Даже в своих сновидениях невротик воссоздает ту же борьбу. Ему часто снятся препятствия, ожидающие его на пути к любимому. Он может взбираться на крутые горы, блуждать по сложным лабиринтам, но так и не достичь обетованной «страны любви».
Поскольку невротику запрещены его собственные чувства, он может искренне думать, что любовь находится в чем‑то или ком‑то другом. Он редко понимает, что любовь живет в нем самом. Мне думается, что лихорадочный поиск невротика есть отчаянная попытка добраться до самого себя. Проблема обычно заключается в том, что он просто не знает, как это сделать. Для этого у невротика нет подходящих рычагов. В таком контексте, стремление к любви можно трактовать как стремление к тому, чтобы «быть», как стремление к чувству. Отчаяние, пре
следование, дальние путешествия по новым местам — это чаще всего лишь тщетные попытки найти какого‑то особенного человека, который заставит невротика хоть что‑то почувствовать. Увы, сделать это может только и исключительно переживание первичной боли. Но до тех пор невротик разыгрывает одну и ту же печальную драму — третьесортный спектакль с бездарным сюжетом, неумелыми актерами и без счастливого конца.
Я уверен, что эта борьба построена таким образом, чтобы получить, в конечном счете, пусть и в извращенном и уродливом виде, любовь маленького мальчика или маленькой девочки, которой ему так не хватало в детстве, и которую он так и не получил тогда. К чему невротик совершенно не готов — это к любви взрослого человека в настоящем. Даже если невротику предлагают такую любовь, он отказывается от нее в пользу своей невротической борьбы. Таким образом идея первичной теории относительно любви, сосредоточена на том, что это поиск невротиком того, что было утрачено, возможно, много десятилетий назад. Невротик считает любовью все то, что помогает заполнить пустоту неудовлетворенной основной потребности. Вероятно, именно поэтому существует так много определений любви — потому что есть очень много разных потребностей.
К большому несчастью, даже если родители невротика смогли бы по мановению волшебной палочки превратиться в любящих и понимающих отца и мать, то ничего бы не изменилось. Невротик не может воспользоваться этой любовью, если уже стал взрослым, поскольку она тоже будет лишь суррогатом, негодной компенсацией того, что в действительности произошло много лет назад между ребенком и не любившими его родителями. Чувство отсутствия любви всегда доминирует.
Своим невротическим поведением — агрессией, неудачами, болезнями — несчастный маленький ребенок пытается сказать своим родителям: «Любите меня, чтобы мне не пришлось всю жизнь прожить во лжи». Как мы уже видели, ложь есть условие заключения подсознательного пакта между ребенком и родителями; по условиям этого пакта ребенок отказывается от верности себе для того, чтобы соответствовать родительским ожиданиям. Ребенок соглашается исполнять требования родителей, на
деясь, что позже они удовлетворят его потребность, чем устранят необходимость лжи и притворства. Но пока ребенок лжет, то есть, по требованию родителей ведет себя вежливо, беспомощно, услужливо, независимо и т. д., он и его родители свято убеждены в том, что они просто обмениваются любовью. Ребенок продолжает лгать из страха, что его «разлюбят». Весьма примечательно, что позже, когда ребенок становится взрослым, он по–прежнему чувствует себя нелюбимым, если вдруг оспаривается привычная ложь. В начале курса лечения больные редко проникаются любовью к первичному психотерапевту, как это бывает в случае стандартной, рутинной психотерапии. Дело в том, что первичный психотерапевт не участвует во лжи; он не допускает ее, и поэтому у больного не остается иного выхода — он начинает чувствовать, что его не любят.
Как правило, в этой ситуации невротик теряется. До сих пор он был уверен, что любовь — это как раз то, что давали ему не любившие его родители. Если родители всегда проявляли о нем «заботу», то такой ребенок, скорее всего, старался усилить ее — болезнями или неудачами. Провоцируя у окружающих реакции, похожие на реакцию родителей, невротик ухитряется поддерживать миф о любви. Очень часто он вовлекается в пылкую борьбу — только ради того, чтобы сохранить миф и не чувствовать себя несчастным. Например, такой пациент может явиться к врачу и сказать: «Мои родители не были идеальными; да и кто без греха? Но по–своему они очень любили меня». Думаю, что в данном случае «по–своему» имеет вполне определенный смысл — своей любовью они сделали ребенка невротиком. Больной может продолжить монолог в таком, приблизительно, духе: «Отец был очень строг и требовал дисциплины. Он редко проявлял нежность, но мы, дети, знали, что он нас любит». В переводе на обычный язык эта тирада должна звучать так: «Отец ожидает от нас совершенства, никогда нас не хвалит, не выказывает в отношении нас никакого теплого чувства, но пока мы исполняем все его требования, мы можем считать, что он нас любит». Но неважно, что мы говорим своему истинному «я». Реальное «я» нелюбимо и превосходно это чувствует. Когда во время психотерапевтического сеанса такого пациента вынуждают обратиться к отцу с просьбой взять на руки и при
ласкать, пациенту становится больно. Все, что он считал истиной, рассыпается перед лицом первичной боли.
Воспитанная молодая дама говорила: «Мать придерживалась старомодных взглядов на манеры и этикет, но все же она любила нас». Когда эта же дама плакала, умоляя дать ей свободу, она прочувствовала страдание, которое преследовало ее всю жизнь, но которое она никогда не ощущала. Отсюда мы заключаем, что только тогда, когда индивид чувствует свою реальную потребность, начинает он понимать, что есть любовь — и, вероятно, понимает он это впервые в жизни.
Одна пациентка упорно твердила, что родители любили ее, хотя чувство это было показным, и оба они не скрывали этого. Женщина утверждала, что источником всех ее бед был муж. На второй неделе психотерапии она прочувствовала свою реальную проблему: пациентка вернулась назад, в детство, и заново пережила тот момент, когда ее отличили от сестры за то, что она хорошо себя ведет. Всю жизнь наша пациентка не чувствовала себя нелюбимой, потому что была образцовой дочерью. Помощь, подарки, нежности — все это сыпалось на нее неиссякаемым потоком; от нее же требовалось одно — быть образцовой дочерью. Так как она всегда была хорошей, но никогда собой, то никогда не чувствовала себя нелюбимой. Тем не менее, и она страдала от первичной боли. Эта боль могла выйти на поверхность сознания только тогда, когда я запретил ей быть той милой женщиной, какой она всегда представлялась. Вот еще одно подтверждение первичной идеи о том, что любить — это значит позволять человеку быть самим собой. Этим даром обладали все — кроме нее самой. Ее никто не любил.
Вот еще один пример для пояснения сказанного: мать одной молодой женщины в детстве была постоянно возле дочери, играла с ней, держала на руках и никогда не била. Но эта мать сама была маленьким ребенком, у нее не достало сил позволить своей дочке быть маленьким ребенком. Дочери приходилось быть сильной, взрослой и защищать свою слабую мать. Невзирая на все, что делала эта мать для своей дочери, она, по сути, не любила ее, так как не позволяла ей быть такой, какой она была — маленькой слабой девочкой.
