реть на женщин, на лица реальных живых женщин во время мастурбации. Я часто ходил по улицам, выискивая в толпе женщину, глядя на которую мне хотелось заниматься онанизмом. Иногда я ехал на машине вслед за такой женщиной и останавливался возле нее, если выпадала такая возможность. Мне хотелось, чтобы она смотрела на меня, когда я испытывал оргазм. Мне казалось, что таким образом мои фантазии воплощаются в действительность.
Испытав оргазм я чувствовал невероятное облегчение, казалось, с моих плеч падала огромная тяжесть. Я отъезжал, чувствуя себя свободным и готовым помогать другим людям —так, словно ничего не произошло. Но проходило какое‑то время, и патологическое влечение снова целиком охватывало меня.
То, что начиналось как редкие вылазки на улицу, закончилось тем, что я стал заниматься уличным онанизмом практически ежедневно. Я посвящал своей страсти по четыре — пять часов вдень. Ничто другое меня не занимало и не интересовало. Я хорошо понимал, что схожу с ума, так как часть моего разума понимала, что я веду себя не так, как здоровый человек, но другая часть моего организма вынужденно, насильственно, продолжала вести себя по–прежнему.
Произошло следующее: мой разум отделился от тела. Я хочу сказать, что творил со своим телом то, о чем мой разум даже не догадывался. Совершая эксгибиционистский ритуал, я был как будто в тумане. Я, правда, смутно догадывался, где нахожусь, но в то же время действительность пряталась от меня за стеной плотной дымки. Импульсы и побуждения, управлявшие мной, исходили откуда‑то из подсознания, не имея ничего общего с разумом.
Я пытался сопротивляться; ставкой в этой игре были моя профессия и работа. Я старался не делать этого, но все было тщетно, я не мог отказаться от пагубной страсти. Сознание и сознательные усилия рушились и крошились на куски. Толкавшая меня изнутри сила день ото дня становилась все больше и больше, и я не понимал, почему. Смятение и растерянность заступили место рационального мышления, даже на работе я уже не мог мыслить логически. На протяжении всего этого периода я ощущал в себе двух разных людей. Я был одновремен
но актером и зрителем. Во время исполнения ритуалов я не отличал черное от белого, добро от зла. Это было похоже на помешательство, на фугальное состояние, находясь в котором, один человек вышел на улицу и убил пятерых прохожих. Занимаясь эксгибиционизмом, я становился другой, неосознанно действующей личностью.
Теперь, пройдя курс лечения, я понимаю, что вскоре неизбежно бы свихнулся. Я все больше и больше утрачивал контроль над своим «я». Разум мой помрачился и был готов отказать мне. Уверен, что, в конце концов, я навсегда остался бы в том тумане и все было бы кончено. Мое тело окончательно вышло бы из подчинения разуму, каждая из этих частей продолжала бы существовать независимо друг от друга.
Поскольку я был настоящим невротиком, то не имел ни малейшего понятия о том, откуда берутся эти импульсы. Такое понимание было бы для меня слишком болезненным. Боль неудержимо начинала охватывать меня, когда я оставался один, и мне приходилось действовать, чтобы избавиться от нее. Потом, во время лечения эта боль снова поднялась, и я прочувствовал ее. Такова разница между ощущением чувства и замещающим действием. Эту разницу я в полной мере ощутил только в ходе первичной терапии.
Во время лечения я позволил импульсу полностью овладеть мною. Вместо того, чтобы привычно отщепить разум от тела и начать мастурбировать, я, наконец, позволил своему сознанию соединиться с телом — и только это позволило мне осознать и почувствовать неприятную и страшную правду. Я хорошо помню первое из испытанных мною первичных состояний: я прочувствовал свой импульс. Я еду по улице и привычно разыскиваю подходящую женщину по пути на работу. Врач приказал мне подчиниться импульсу. У меня возникла нестерпимая эрекция и я ощутил страшное сексуальное желание. Чувство распирало меня, в этом я нисколько не сомневался. Когда чувство стало невероятно сильным, я дико закричал: «Нет! Нет! Нет!» Потом я увидел лицо женщины. Боже правый! Это было лицо моей матери. Я закричал: «Мама, мама, мне больно!» Я продолжал вопить: «Не уходи; папа меня убьет». Я никогда не смел сказать ей, как я боюсь отца. Я мгновенно ощутил и понял, что
каждый раз, когда я обнажал член на улице, я хотел, чтобы незнакомая женщина увидела мое искаженное от оргазма (от страха и боли) лицо и поняла, что я нуждаюсь в защите. Но знать о моей боли и страхе должна была только и исключительно моя мать. Но она, по своим качествам, была такой, что я не смел прямо сказать ей об этом. Она сама была слишком больна, чтобы я отважился это сделать. Я не мог сказать ей, что нуждаюсь в помощи. Я делал это каким‑то сумасшедшим, извращенным способом на автобусных остановках.
Меня гнало давление, возникшее от страха перед отцом и от потребности в защите со стороны матери. Когдая связал воедино свои мысли, чувства и это смутное давление, то у меня мгновенно отпала непреодолимая потребность в совершении ритуала. На самом деле, давление исчезло, осталась только одна боль.
До прохождения курса лечения мой разум, мое сознание, были полностью отделены от тела. Я наверное никогда не пойму, как мне удалось закончить школу. Я до сих пор не вполне уверенно пишу и читаю. Но я всегда был неплохим спортсменом, всегда мог сделать своими руками любую вещь — я мог бы стать, например, хорошим водопроводчиком или электриком. Мне приходилось быть тупым, потому что стоило мне проявить крупицу разума и связать сознание с давлением, которое гнало меня на улицу, как я немедленно, словно выловленная из воды рыба, заметался по кабинету доктора Янова. Это чувство по моши не уступало паровозному двигателю. Теперь я понимаю, что если бы не смог удержаться от ритуала на какое‑то время, если бы меня не выпустили из‑под ареста под залог, если бы меня оставили в тюрьме, то я бы окончательно сошел с ума. Я занимался эксгибиционизмом, так как это был мой единственный способ избежать ощущения подлинного чувства. Само одиночество и вынужденное ничегонеделанье могло взорвать мой разум. Как ни безумно это звучит, но я, сознавая умом, какими неприятностями мне это грозит, продолжал мастурбировать в присутствии посторонних женщин, ожидая начала судебного заседания! У меня просто не было иного выбора.
До начала курса лечения я воображал себя очень сексуальным, «повернутым на трахе», как я тогда выражался. Но теперь
эти конвульсии оргазма сменились у меня первичными состояниями, и мое половое влечение резко уменьшилось. Теперь я делаю как раз противоположное тому, чем я занимался раньше. Раньше я превращал свои первичные состояния в судороги оргазма, потому что не мог ощущать первичной боли. Теперь я считаю, что в извращении вообще нет ничего сексуального. Я мастурбировал, но в действительности желал не полового наслаждения, а помощи. Это был мой способ кричать: «Помогите!» То, что я делал, не имело ни малейшего отношения к естественному половому влечению. Разные люди по–разному проявляют свое извращение. Бизнесмены извращают свою потребность в любви, превращая эту потребность в стремление заключать выгодные сделки. Я извращенно свел эту потребность к своему половому члену. Однако в действительности я хотел только одного — чтобы моя мать, наконец, увидела, как мне больно и дала мне то, в чем отказывала, когда я был ребенком.
