страх, когда это чувство становится близким к осознанию. Человек, о котором я говорю, происходил из военно–морской офицерской династии. Его отец и братья тоже были военными моряками. Для того, чтобы стать полноценным членом этой семьи, надо быть жестким, независимым и не проявлять эмоций. Для пациента было невыносимо думать, что он «маменькин сынок», который хочет, чтобы папочка подержал его на ручках. Это похороненное в глубинах подсознания желание вызывало страшное напряжение. Когда защита ослабла, напряжение превратилось в тревогу.
Напротив, другой больной очень боялся быть агрессивным. Суть страха заключалась в следующем: «Я перестану быть истинным джентльменов в глазах мамы, если стану злиться». Поэтому, стоило этому больному разозлиться, как его начинало трясти от необъяснимого страха.
Страх — это средство выживания. Страх не только позволяет нам отскакивать от падающих на нас предметов, он позволяет маленькому ребенку выжить, так как не дает ему ощутить те катастрофические чувства, которые заставили бы его отказаться от жизни.
Страх — это то, что способствует формированию невроза, защищающего нас от полной катастрофы. Люди, у которых по какой‑то причине проходит невроз, очень часто становятся боязливыми или тревожными. Когда мы запрещаем пациентам лицедействовать, разыгрывая невротическую драму, им становится хуже.
Точно также как каждый невротик должен испытывать гнев по поводу того, что его не любят, также он необходимо должен испытывать внутренний страх. Некоторые больные отрицают страх, другие проецируют его в фобии, а некоторые справляются со страхом с помощью антифобии. Страх сигнализирует о том, что приближается чувство первичной боли. Одно из доказательств тому — появление страха в те моменты, когда при приближении первичной боли ослабляется система психологической защиты.
Невротический страх — это страх потери лжи, в которой постоянно живет невротик. Любая попытка разрушить ложь порождает страх, так как ложь всегда содержит в себе крупицу на
дежды. Если девочка на потребу отцу старается стать мальчиком, если она изо всех сил пытается выигрывать в спортивных состязаниях, но терпит неудачу, то она начинает испытывать страх, так как к ее сознанию очень близко подходит чувство ее реального, истинного «я». Когда мальчик притворяется, что он мамин джентльмен, он испытывает тревогу всякий раз, когда мать порицает его за грубый мальчишеский язык и невоспитанность. Один пациент так описывал это ощущение: «Меня всегда преследовал страх, что если я буду вести тот образ жизни, какой мне нравится, если я буду говорить то, что у меня на уме и если я буду поступать так, как считаю нужным, то мои родители просто не захотят иметь со мной ничего общего. Таким образом, мне приходилось делать то, что они от меня ожидали. Для меня прекращение потакания тому образу жизни, какой они вели (то есть, потакания их лжи) означало бы отвержение и полная отчужденность с их стороны. Такая перспектива представлялась мне по- истине ужасной. Я стал бояться самого себя».
Самый сильный страх больной, проходящий курс первичной терапии, испытывает, когда вся его невротическая игра подходит к концу. Наша цель — пробудить его страх, чтобы подтолкнуть больного к его реальным чувствам. Он просто боится стать реальным; именно поэтому он стал невротиком.
Очень важно понять и выявить взаимоотношения страха и боли. Для того, чтобы не испытывать боли, невротик воздвигает на ее пути защитный вал. Если же человек является самим собой, то он не может испытывать первичную боль, и поэтому не испытывает подсознательной потребности в тревожности. Функция страха — будь он реальным или нет — заключается в том, чтобы защитить нас от боли. Единственный способ победить страх — это прочувствовать боль и обиду. Страх остается, пока не прочувствована боль.
Антифобия
Антифобия — это прыжок в самую гущу того, что вызывает самый сильный страх. Например, если человек боится высоты, то его антифобия — это занятия парашютным спортом, кото
рым данный больной займется только для того, чтобы доказать себе, что он не боится высоты.
Антифобическая активность может быть компульсивной и длительной, потому что человек старается отрицать свой реальный страх чисто символическими поступками. Я считаю антифобию более тяжелой формой невроза, потому что при ней реальные чувства запрятаны так глубоко, что заставляют личность полностью отказаться от своего подлинного «я». Следовательно, антифобия указывает на состояние тотального подавления чувства. Один высотный ныряльщик, который проходил у меня лечение, страдал несистематизированным страхом смерти. «Каждый прыжок, — рассказывал он, — порождал ощущение, что я прошел на волосок от смерти, и это было не так уж плохо». Каждый прыжок был попыткой подавить неосознаваемый страх. Действия этого человека носили компульсивный, насильственный характер из‑за того, что реальный страх каждый день возникал заново и требовал все новых и новых доказательств, что его не существует. После того, как во время одного из прыжков он сломал себе ногу, этот человек испытал огромное облегчение оттого, что теперь ему не надо было каждый раз спрашивать себя: «Боюсь ли я прыгать?»
Любое действие, которое противодействует реальному чувству страха можно считать антифобией. В этом отношении, хорошим примером является секс. Многие мужчины боятся секса, но компульсивно стремятся к совокуплениям с женщинами, боясь перестать быть «настоящими мужчинами». Это особенно касается мужчин со скрытыми гомосексуальными наклонностями. Для того, чтобы доказать себе и миру, что этих наклонностей не существует, они пытаются затащить в постель каждую встречную девушку, постоянно говорят с женщинами о сексе, презрительно отзываются о «гомиках» и охотно дерутся с другими мужчинами. Иногда такие люди женятся и имеют много детей — чем больше мальчиков, тем лучше — чтобы доказать свою мужественность.
В большинстве случаев компульсивный секс и разговоры о сексе суть антифобия в действии. Страх можно выразить словами: «Я не делаю этого также много, как некоторые другие». (Следовательно, я вынужден признать, что я не мужик.)
В большинстве случаев невротический гнев тоже есть проявление антифобии. Гнев возникает, как реакция на страх. Мать бьет ребенка, который хотел выйти из машины на ходу, так как материнский страх перешел в гнев. Гнев, в большей части случаев, есть отрицание страха. «Мужчины» никому не показывают, что им страшно (это будет не по–мужски), они демонстрируют гнев — более мужественную черту. Много ли найдется мужчин, которые бы признались в своем страхе и показали это своим поведением?
Для того, чтобы проиллюстрировать причины антифобии, давайте для примера посмотрим на пятилетнего мальчика, который бежит вверх по лестнице, разыскивая отца. «Папа, папа, где ты?» — кричит он, подбегая к спальне отца. Он открывает дверь и видит, что отец пакует чемодан. «Я на какое‑то время уеду, — говорит отец. — Ты пока поживешь с матерью один». Сама мысль о том, что он, вероятно, никогда больше не увидит отца, может стать для мальчика катастрофической. Что же маленький мальчик делает с таким страшным чувством? Так как страх невозможно выплеснуть, так как никто не поможет ребенку понять, что ему придется пережить, то мальчик просто хоронит свой страх. Позже, чтобы избавиться от ноющего, но смутного напряжения, порожденного скрытым страхом, мальчик, возможно, начнет сам создавать ситуации, порождающие страх. Он может стать тореадором, автогонщиком — все эти занятия позволят ему «легализовать» свой скрытый страх. В конце концов, всегда найдется возможность оправдать свой страх чем‑то реальным. В этих экстремальных ситуациях он сможет признать свой страх, который лишь замещает реальный, подлинный страх, который он тщательно от себя скрывает. И этот подлинный страх — страх никогда больше не увидеть отца.
