Конечно, если смотреть на это событие с точки зрения событий большого мира с его атомными бомбами, концентрационными лагерями и геноцидом, то такое рождественское недоразумение можно считать мелким и незначительным. Но тем не менее, это была последняя соломинка, которая почти на четверть века приговорила человека к нервному расстройству, сексуальной аберрации и приступам тяжелой депрессии. Для Ника тот рождественский галстук стал символом чувства: «Что бы я ни сделал, я никогда не смогу заставить тебя полюбить меня, папочка».
Большая первичная сцена, таким образом, высвечивает и фокусирует сотни и даже тысячи событий, которые были для ребенка символами безнадежности. С того же момента, когда происходит большая первичная сцена, реальное чувство начинает гальванизировать нереальное, фальшивое «я», и ребенок теряет способность распознавать многие свои чувства. (Так, по достижении половой зрелости Ник замаскировал свою потребность в любящем отце и заменил его образ гомосексуальными фантазиями.) Более того, фальшивое «я» подавляет реальные
чувства, они не проникают в сознание и поэтому не могут разрешиться. («Объективно» Ник испытывает по отношению к отцу–алкоголику только презрение.) Большая первичная сцена — это качественный переход в невроз.
До Рождества 1946 года Ник испытывал напряжение. После праздника его напряжение никуда не делось, также как и не прошли его отвергнутые потребности и чувства. Они остались внутри него, закодированные в мозге в виде подавленных воспоминаний, которые тем не менее пронизали весь его организм. Они держали Ника в постоянном напряжении. Напряжение не давало ему разобраться в своем поведении, а борьба заполнила пустоту символом чувства (гомосексуальность).
Можно легко заметить, что ядром и сутью невротической борьбы является надежда — надежда на то, что поступки, которые совершает невротик, подарят ему комфорт и любовь. Надежда невротика по необходимости является нереальной, так как она заставляет его пытаться посредством невротической борьбы получить что‑то от слова, объекта которого попросту не существует — а именно, от фразы «любящие родители». Невротик пытается превратить слово в ласковых, заинтересованных, теплых родителей. Но если бы они действительно были добрыми, способными на чувство людьми, то не понадобилась бы никакая борьба.
После кризиса, обусловленного большой первичной сценой, ребенку в его семейной жизни приходится переживать тысячи подобных сцен. Каждая из них расширяет пропасть и углубляет невроз; каждая делает личность ребенка все более и более нереальной. У нашего следующего пациента первичная сцена была еще более драматичной.
Отец часто порол четырехлетнего Питера за множество мелких провинностей. Мальчик стоически переносил порку, всякий раз думая, что совершил нечто ужасное, раз заслужил наказание, и продолжал спокойно жить дальше. Однажды Питер и его мать попали в дорожную аварию, в результате которой был поврежден их семейный автомобиль. Когда они вернулись домой, отец, узнав об аварии, пришел в неописуемую ярость. «Как ты могла быть такой дурой?» — с этих слов он начал свой гневный монолог. Не оправившаяся от пережитого потрясения мать
расплакалась, чем еще больше разозлила отца. Наконец, он размахнулся и ударом кулака свалил женщину на пол. Мальчик с криком бросился на отца и вцепился в его занесенную для следующего удара руку. Отец схватил Питера, грубо встряхнул и отшвырнул в сторону, ударив о стену. В этот миг Питер понял, что отец в ярости может убить его.
С этого дня маленький мальчик начал внимательно следить за каждым своим словом, произнесенным в присутствии отца, за каждым своим действием. Детство превратилось в период непреходящего ужаса, так как Питер был каждую минуту занят тем, что старался угодить отцу. Правда, оставалась еше мать, к которой он мог обратиться. Однако вскоре после этих событий мать не выдержала жизни со звероподобным жестоким мужем и начала пить. Она пила так сильно, что ее, в конце концов, пришлось поместить в лечебницу. После того, как ее увезли, Питер понял, что «это конец». Это действительно был его конец, как цельной нормальной человеческой личности. В течение следующих двух десятилетий он вел себя исключительно символически со всеми людьми, с какими сталкивала его судьба. Действовать так его заставляло чувство: «Пожалуйста, не бей меня, папочка». Это чувство отравило все аспекты жизни Питера.
Еще один пример начала невроза как состояния кажется совершенно невинным, но, тем не менее, для Энн это была большая первичная сцена.
Однажды, когда Энн было шесть лет, ее застиг на улице сильный дождь. Жившая по соседству женщина увидела промокшую насквозь и дрожавшую от холода девочку. Она привела ее к себе домой, согрела у огня, посадив к себе на колени. Энн внезапно почувствовала себя «странно», «забавно» — и, не сказав ни слова доброй женщине, выбежала из ее дома и бросилась к себе, несмотря на дождь. Она прибежала в свою комнату и проплакала целый час. Пришла мать, чтобы узмать, что случилось, но дочка ничего не смогла ей объяснить. Она и сама не знала, что с ней. Она просто испытывала какой‑то внутренний дискомфорт. Потом она вытерла слезы и спустилась в кухню — помогать матери готовить обед.
Больше не произошло ровным счетом ничего, но это и была большая первичная сцена. Тем не менее, это было даже более
травмирующей сценой, нежели битье, так как ее нельзя было интегрировать в сознание и понять.
До того случая пол дождем, Энн частенько били за то, что она испачкалась или сказала грубое слово или высоко задрала юбку — ее наказывали за самые обыденные вещи, которые сплошь и рядом случаются с каждым из нас. Но в каждом случае Энн сознавала свою вину, послушно просила прощения и продолжала вести прежнюю жизнь. Она вполне отчетливо сознавала, что с ней происходило. Однако в тот день, когда она попала под дождь, Энн не сделала ничего плохого; ей не надо было просить прощения, ничто не вынуждало ее чувствовать то горе, которое она чувствовала.
Тепло доброй соседки подчеркнуло пустоту ее собственной жизни. Она увидела проблеск той жизни, какой была лишена дома; кто‑то просто потратил на нее свое время, отнесся к ней с добротой, ободрением, просто по–человечески, и девочка поняла, что никогда не сможет быть сама собой, так как в этом случае мать перестанет ее любить. Она прибежала домой, чтобы выплакать это понимание, чтобы оно не уничтожило ее, чтобы никогда больше не чувствовать такого страшного опустошения.
После этого плача, когда девочка пришла на кухню помогать маме, прежняя реальная жизнь Энн навсегда кончилась. Внешне она стала вежливой, милой и услужливой, но внутри стала нарастать напряженность.
Она старалась избавиться от дискомфорта, постоянно помогая матери, которая почти все время болела. Она по собственной инициативе ухаживала за младшим братишкой. Она боролась, но напряжение продолжало усиливаться, а невроз углублялся. Энн вовсе не хотела ухаживать за младшим братом, она хотела, чтобы ласкали и обнимали ее саму; она не хотела готовить обеды, ей хотелось играть. Но она беспрекословно делала то, что хотела от нее мать, отказываясь от собственных желаний. Она жила, всю жизнь стараясь превратить свою мать в добрую соседку, которая предложила ей свою любовь, не требуя ничего взамен. Борьба помешала ей почувствовать истину, она так и не поняла, что ее мать никогда не станет тем теплым и
