Есть еще одна разница между первичной терапией и большинством современных психотерапевтических лечений. Естественно, это разница в методе. Еще одно основное отличие,
отличие, имевшее большое значение для меня, это разница в личности и роли самого психотерапевта. Перенос, который мы совершаем, ставя психотерапевта на место мамы и папы, делается сам собой, точно также как он происходит и в жизни, так как нужда в родительской любви не удовлетворяется. Следовательно, психотерапевт не должен брать на себя роль папы или мамы, чтобы заставить пациента ощутить чувство. Б самом деле, принимая на себя роль хороших или плохих родителей (вместо того, чтобы быть реальной личностью), психотерапевт надувает пациента точно также, как его всю жизнь надували родители. Следовательно, психотерапевт должен быть истинным, реальным в отношении с пациентом. Только в этом случае больной не будет кривляться перед ним и лгать.
Моим первым психотерапевтом была женщина, очень милая и приятная дама. Она пыталась помочь мне понять мое «плохое» поведение. Она также старалась придать в моих глазах смысл моему бессмысленному домашнему существованию. Вот я сидела перед ней — девочка шестнадцати лет, посещающая школу ровно половину положенного времени, девочка с разведенными родителями, с отцом, который пытался с ее помощью восстановить свой разрушенный брак, с матерью, которая жила с женщиной. Я и моя сестра жили тогда с матерью. Все это не имело в моих глазах ни малейшего смысла, и теперь я могу с большим удовлетворением констатировать, что это мое убеждение было абсолютно верным. Огромное облегчение сознавать, что моя борьба против творившегося вокруг безумия, была единственным средством, позволившим мне сохранить рассудок (так как борьба была единственным связующим звеном, которое хотя бы отчасти соединяло меня с реальным чувством). Однако все мои прежние психотерапевты вели меня на бойню, как покорную овцу — и каждый из них, подобно моим родителям, утверждал во мне недостаток доверия собственным чувствам (а только одно это могло меня спасти), усиливал мое смятение. Я чувствовала, что мир вокруг меня совершенно безумен, но он утверждал, что безумна я. Мне говорили, что я плохая девочка, и что будучи ребенком я должна была сдаться и принять всю ложь, которой меня кормили, что именно это должно было быть моей реальностью. Это была данность, но
не реальность, не действительность. К счастью, ядро реальности внутри меня, мои истинные чувства и потребности никуда не исчезли. Четырехлетняя девочка (реальная девочка, которая сознает свою правду и ждет истины и реальных чувств от других), не была убита. Моя первая психотерапевт не имела ни малейшего представления о том, что если бы она смогла добраться до этой маленькой девочки, то и результат лечения мог быть иным.
Мой второй психотерапевт в течение двух лет заставлял меня говорить о моем муже. Он часто пытался заставить меня говорить о себе, но безуспешно. Я ни разу по–настоящему не плакала в присутствии моих прежних врачей. Я часто опаздывала на сеансы. Все три доктора понимали, что таким способом я выказывала нечто, лежавшее много глубже поверхности, но, поступая, как суррогатные родители, все они отчитывали меня и обсуждали мое поведение; я опаздывала на сеансы в течение всех семи лет. На сеанс первичной терапии я опоздала только один раз. Арт Янов сказал мне, что не будет со мной работать, если я опоздаю еще раз. Поступая так, он отказался от роли папочки, хотя я бы хотела, чтобы мой родной отец обращался со мной также. Янов не просто использовал хорошую методику — хотя, она, наверное, хороша, так как работает — он был со мной реален. Что еще важнее, он не давал мне то, что я хотела (своего одобрения), он дал мне нечто гораздо более важное. Он дал мне то, в чем я реально нуждалась.
Какой стыд, что ни один из моих прежних психотерапевтов не знал об этой простой потребности. Вместо этого они в своих кабинетах позволяли мне продолжать лицедействовать, актерствовать и прикрывать словами мои реальные потребности. Они отвечали на мои желания и прихоти. Они позволили мне бесконечно блуждать во тьме, а они, на самом деле, были нужны мне для того, чтобы я стала спокойной, реальной и искренней. Они помогали мне закрывать мои чувства, прятать мои чувства в актерстве, которое я перед ними разыгрывала — перед моими мамочками и папочками.
Я продолжаю эту терапию, в противоположность всем прочим видам лечения, потому что меня, как пациентку первичного психотерапевта, сильно впечатлила одна вещь. Меня удив
ляет, что после стольких лет смятения, все вокруг стало простым и ясным всего лишь по прошествии нескольких недель первичной терапии. Сейчас многие психотерапевты начинают понимать, что их пациентам не становится лучше от лечения, и в медицине возник поток новых идей и подходов. На сеансах новой экзистенциальной терапии, в марафонских и контактных группах пациентов поощряют к более свободному самовыражению, и это дает им временное облегчение. Больные плачут и кричат налюдях — возможно, впервые в жизни. Люди действуют под влиянием страха, гнева, обиды, боли, радости и т. д. Здесь я могу опереться на свой личный опыт, так как сама участвовала в сеансах марафонской группы выходного дня. В этих сеансах участвовали два психотерапевта и шестнадцать пациентов. В то время я занималась со своим третьим психотерапевтом, и именно тогда я поняла, что приблизилась к какому‑то очень важному рубежу, за которым меня ждало что‑то очень большое и значительное. Во время марафона я почувствовала большое облегчение и думаю, это было очень ценное переживание. Но и тогда не нашлось никого, кто обратил бы наши чувства к потребностям, из которых проистекали все наши страхи, гнев, боль и радость, каковые мы испытывали.
В этих новых подходах таится еще одна большая опасность, и заключается она в подчеркивании нежных отношений между членами группы, их взаимодействия, взаимозависимости и взаимопомощи. Все эти утешения и дружеская поддержка помогают лишь еще глубже спрятать истинную потребность, и до тех пор пока человек замещает утешением, полученным от другого, свою истинную нужду и потребность, он никогда ее реально не прочувствует. Марафоны же часто поощряют к лицедейству (в браке, в дружбе, на работе, в отношениях с родителями и т. д.), но не к переживанию истинного чувства. Когда я впервые ощутила истинное первичное чувство во время первичной терапии, я поняла, что оно истинно, что я одинока, что ни от кого другого я не смогу получить удовлетворение моей основной элементарной потребности. С тех пор как я почувствовала свою истинную потребность, меня перестали притягивать суррогатные заменители.
Первичное переживание — это глубокое чувство, оно выражает самую глубокую из наших потребностей. Мне никогда не приходилось переживать ничего подобного, разве только во время оргазма. После оргазма многие женщины плачут. Я тоже часто плакала. Теперь я понимаю, что так происходило из‑за того, что в моменты оргазма я ближе всего подходила к ощущению своей реальной потребности. После первичного переживания (хотя я и не ощущала сокращений влагалища) у меня во влагалища начиналась обильная секреция. На самом деле все мое тело буквально сочилось влагой во время переживания первичного чувства. Было такое ощущение, что из меня вытекает вся моя боль. Из глаз текли слезы, из носа — сопли, рот приоткрылся и из него текла слюна, я потела, а влагалище сильно увлажнилось. В некоторых первичных состояниях я чувствую себя свободнее, чем в других. Кажется, мой организм сам знает сколько свободы он может принять, и выпускает напряжение малыми порциями. Если я не готова принять чувство освобождения, то начинаю бороться против этого чувства, и напряжения выходит немного; я могу заплакать, и обычно я выплакиваю то, что представляется мне чувством. Но наибольшее облегчение наступает, когда снимается всякий контроль, и в эти моменты в моей голове отсутствуют всякие мысли. Я до сих пор удивляюсь, как это случается, так как сама не делаю ничего, чтобы это началось. Я перестаю бороться; это самое большое облегчение из всех, какие мне приходилось когда‑либо испытывать; из меня вырываются бессвязные слова и рыдающие звуки—я перестаю их контролировать. Мысли исчезают, остаются только чувства. Меня удивляет все, что из этого выходит, так как я не знаю, в каком направления пойдет первичное состояние, и в чем оно выразится. Но с другой стороны в нем нет ничего удивительного, так как я чувствую, что это правда, что я ощущаю свою истинную потребность, чувствую, что это реальный ответ на все смятение, на весь хаос, который я нагромоздила на свои реальные потребности.
