Мой отец тем временем получил место юриста в компании, производившей вискозу и шелк. Фабрика была на Юге. Отец купил дом, и мы стали жить там вместе круглый год. Мой старший брат после школы подрабатывал. Иногдаон давал мне конфеты или немного денег. Часто я воровал деньги и жвачку из сумочки мачехи, и ничего ей не говорил или лгал, когда она обнаруживала пропажу. Однажды поздно вечером она обнаружила немного мелочи в карманах моих штанов, разбудила меня и спросила, где я взял деньги. Пришел отец, отругал меня и отправил спать. В то время мне было десять, а моему брату двенадцать лет. Я стал воровать конфеты и жвачку в магазинах.
На заработанные им деньги брат купил помповое ружье, и мы часто стреляли с ним на заднем дворе. Там же стоял столб с натянутыми телефонными проводами, и мы бросали плоские камни — кто перекинет через верхний провод. Я кидал камни, как девчонка и никогда не мог перекинуть камень через верхний провод. Брату это удавалось всегда — он вообще всегда попадал в цель, когда бросал камни. Однажды он начал бросать камни в меня. Я попросил его остановиться, но он продолжал швыряться камнями. Я взял ружье, накачал его и выстрелил брату в живот. Отцу пришлось выковыривать пульку из раны. Потом он выпорол меня ремнем. Он хотел, чтобы я попросил прощения у брата, но я твердил, что он начал первый.
Я всегда ходил, опустив голову, ссутулив плечи и пиная попадавшиеся мне по дороге камни. Однажды, когда я переходил улицу, меня сбила машина. Я почти сразу пришел в себя, водитель посадил меня в машину и отвез домой. Мачеха сильно расстроилась, и сказала, что если бы пошел за хлебом по той дороге, по которой она говорила, то ничего бы не случилось.
Мне было одиннадцать лет, когда мы переехали в Шарлотту. На Рождество мы обычно оставляли «кока–колу» для Сайты и его помощников. Я сказал родителям, что больше не верю в Санту, потому что это просто люди, которые приносят подарки, и сам выпил «кока–колу». На следующее утро брат получил все подарки и конфеты. Брат предложил поделиться со мной и отдал мне резиновый гоночный автомобиль, который я так мечтал получить на Рождество. Я швырнул машину в стену и меня прогнали из комнаты.
Как‑то вечером отца и матери не было дома. В пепельнице оставалось несколько окурков, я поджег один из них и бросил в мусорное ведро. Висевшая над ведром занавеска вспыхнула, и брат попытался сорвать ее. Приехали пожарные. Их командир спросил, отчего начался пожар, и я ответил, что отец, наверное, забыл погасить окурок. Брат рассказал пожарным, как все случилось на самом деле. Отец и мачеха накричали на меня; они спрашивали, почему я не могу быть таким же хорошим, как мой брат. Потом мы с братом поссорились. Я укусил его, и исколол карандашами и вилками. Мачеха заметила следы укусов и сама укусила меня, чтобы я понял, как это больно. Потом родился мой сводный брат.
Мне было двенадцать, когда мы переехали обратно на Север, в пригород Нью–Йорка. В то лето я стал продавать газеты вместо брата, который уехал в летний лагерь. Я продавал на углу не доставленные газеты, а на вырученные деньги покупал мороженое и конфеты. К концу лета отец подвел итог. Число покупателей газет на моем участке сократилось на одну треть. Отец тогда спросил, могу ли я хоть что‑нибудь делать хорошо.
Мачеха заставила меня сесть на пол и делать уроки, а сама села рядом на стул, раздвинув ноги. Я заметил, что на ней нет трусов. Когда она отвернулась я прикоснулся пальцем к ее щелке. Она резко повернула голову, но я сделал вид, что внима
тельно читаю книгу. Отцу и брату приходилось держать меня, когда мачеха меня целовала. Мне не нравилось целоваться. Я плюнул ей в лицо и получил пощечину. Мы поругались, и я назвал мачеху сучкой. Она бросила в меня нож. Я убежал из дома, и отец обратился в полицию. Меня искали в шести штатах. В конце концов меня привезли домой.
Было лето, и мы ложились спать в восемь часов. Мачеха запирала меня в моей комнате, чтобы мы не баловались с братом, пока она внизу. Брата не запирали и мы могли видеть друг друга через стеклянную дверь моей комнаты. Через окно я слышал, как на улице кричали и играли дети. Брат показывал мне конфетку, выманивая меня из комнаты, и я вылезал в окно и по черепичной крыше перелезал к окну комнаты брата. В тот вечер мы вместе с братом переползли по крыше в мою комнату. Он боялся ползти по крыше, потому что она была очень крутая с моей стороны, земля была видна страшно далеко внизу. Высота крыши была около сорока футов. Брат застыл на месте и отказался ползти дальше. Он зацепился за конек крыши, а потом захотел вернуться в свою комнату. Я пополз вместе с ним. Я быстрее его проник в его комнату и съел его конфету, а он в это время сидел на коньке крыши — испуганный и рассерженный. Он грозился избить меня и все рассказать родителям, если я не помогу ему слезть. Я пообещал помочь, если он не будет меня бить и жаловаться, и, кроме того, заплатит мне пятьдесят центов. Он подумал и согласился.
Потом мы переехали в пригород Нью–Йорка. В то время мне уже было тринадцать лет. В мои обязанности входило после школы нянчить моего сводного брата. Обычно я выпивал половину оставленного для него апельсинового сока, доливал водой и давал ему пить. Я получил наградной значок за образцовое посещение воскресной школы, и в том же году у меня родилась сводная сестра.
Отец и мачеха решили отдать меня в подготовительную школу в Нью–Джерси. Меня учили доить коров, играть в шахматы и говорить по–немецки. Я вступил в школьный хор, играл в футбол, баскетбол и учился боксировать.
В тот день мы удрали с уроков и пошли на речку купаться. Мальчишки ныряли с берега высотой пятнадцать футов. Он был
больше меня и дразнился, потому что я боялся нырять. Я ударил его по зубам и он бросился на меня. Я нырнул и ударился головой о камни у берега. Меня выгнали из школы, и отец на «скорой помощи» отвез меня в Нью–Йорк, в больницу.
Мачеха сказала, что если я останусь в доме, то она уйдет. Отец пообещал, что подпишет все необходимые бумаги, если я пройду в военно–морское училище. Я прошел, но отец ничего не подписал, сказав, что я еще маленький, а кроме того он не думал, что я пройду тест. Я назвал его лжецом и сказал, что ненавижу его. Он сбил меня с ног, я встал и сказал, что он не может сделать мне больнее, потому что я ненавижу его. Он снова сбил меня с ног, я снова встал, и так повторялось несколько раз. Мне было четырнадцать лет. Отец купил мне билет на поезд и отправил к матери в Пенсильванию.
Мать, сестра и я спали в одной кровати; я тискал и целовал ее всю первую ночь. Я часто прогуливал школу, днями и ночами слоняясь по улицам. Мать заперла меня в подвале, но я выбрался оттуда и вломился в дом. Мать позвала своего любовника полисмена, чтобы он научил меня дисциплине, но я схватил кухонный нож, направил на него и сказал, что ударю, если он прикоснется ко мне. Этот ленивый полицейский скрутил меня и отправил в исправительный приют для мальчиков. Суд по делам несовершеннолетних признал меня «неисправимым» и поместил в школу для трудновоспитуемых детей.
В семнадцать лет я оставил исправительную школу и вступил в вооруженные силы. Отец мой умер от передозировки сонных таблеток, и я поехал на похороны. Я смотрел на лицо лежавшего в гробу отца и ничего не чувствовал. После отпевания я сказал дяде, что меня произвели в капралы медицинской службы. Дядя сильно разозлился, потому что я не выказал должного уважения к умершему отцу.
