– Давно не видел, как мужчины бреются… – вздохнула старуха. – Ему нужен отец.
Люк взял ее за руку. На ладони кожа у Мари была огрубевшей и толстой, но с тыльной стороны – истончившейся, точно пергамент. Костяшки пальцев распухшие, изуродованные артритом. Он поднес скрюченную руку к влажной щеке.
– Он скоро вернется, Мари. Вот проклятая война закончится, и ваша семья снова будет вместе. Берегите себя и Робера, продержитесь еще немного.
Она посмотрела на его отражение в зеркале.
– Лизетта, верно, уж по тебе истосковалась.
Люк накрыл руку старухи своей.
– Не знаю.
– Что ж, ступай к ней и выясни. – Мари хмыкнула. – За женщинами надо ухаживать, Люк… даже во время войны.
Он вздохнул и посмотрел на каменный дом с черной черепицей и симметричными окнами. Краска на рамах облезла, деревянная дверь покосилась. Мари права. Пора уходить. Он будет скучать по этому маленькому раю: здесь он был в безопасности, получил возможность исцелиться… и не только физически.
– Эх, пора уходить, да вот не хочется…
– Знаю. Но ты еще вернешься, я уверена.
Люк кивнул.
– Робер поймет?
– Вы с мальчиком очень сблизились. Дети – крепкие существа. Не переживай из-за него.
Робер оставил в покое ослика, которого звали Бернаром, и подбежал к Люку. Раздетый до пояса, тот вытирал с лица последние хлопья пены. Робер притащил ему одну из отцовских рубашек, а Мари начистила Люку ботинки и выбила пыль из штанов.
Взяв у Люка полотенце, Робер гордо показал на рубашку, что висела рядом на яблоне.
– Папа возражать не станет.
Люк благодарно взглянул на Мари.
– Когда-нибудь я отплачу вам за доброту.
Старушка шикнула на него.
– Мы все делаем кто что может. Робер давно гадал, что это у тебя за мешочек на шее. Скажу честно, мне тоже любопытно, но я запретила ему приставать к тебе. Это от Лизетты?
Люк покачал головой.
– Бабушка дала. Она верила, что лаванда – волшебный цветок. – Глаза у Робера округлились. – Сказала, если я всегда буду носить мешочек с семенами, это меня защитит.
Мари усмехнулась:
– Бабушкам всегда видней.
– Разумеется. Не стану спорить.
Люк, морщась от боли, надел чистую рубаху. Придя в сознание после контузии, он нащупал на затылке шишку размером с кулак, а со спины все еще не сошли синяки. Повезло, что все кости целы. Голова перестала болеть, а солнечный свет больше не резал глаза.
Люк медленно застегнул рубаху. Повисшее в воздухе напряжение раздирало ему душу. Робер ужасно огорчился, что он уходит, да и Мари, несмотря на храбрую улыбку и мудрые слова, тоже будет по нему скучать.
– Как жаль, что вы уходите, месье Люк, – грустно сказал Робер и виновато покосился на бабушку.
Люк сглотнул и присел на корточки перед мальчуганом.
– Обещаю, что непременно вернусь. У меня тут возникла одна идея… Найдется у вас иголка с ниткой?
– Зачем тебе? – удивилась Мари.
– Увидите.
– Погоди, сейчас принесу.
Скоро она вернулась и протянула Люку иголку.
– Смотри, – велел Люк мальчику, воткнул иголку себе в большой палец и выдавил капельку крови, темную и блестящую. – Можешь сделать то же самое?
Робер испуганно заморгал, но потом взял иголку и храбро кивнул.
– Это называется – клятва на крови. Ее нарушать нельзя.
Эти слова мгновенно придали мальчику мужества. Он ткнул в палец иголкой и тихо ойкнул.
– Ты очень храбрый, Робер, – похвалил Люк. – Теперь сдави, вот как я.
Робер повиновался. На пальце появилась такая же капелька крови, как и у Люка.
– А что теперь? – спросил мальчик.
– Теперь прижмем пальцы друг к другу, вот так, – пояснил Люк, подмигивая Мари и поднося ладонь к ручонке Робера. – Отлично. Надо, чтобы наша кровь смешалась.
Робер завороженно глядел на него.
– А зачем?
– Теперь мы с тобой – кровные братья. Такие узы нерушимы.
Мальчик пристально рассматривал алое пятнышко на пальце.
– Месье Люк, у нас одна кровь.
Люк кивнул.
– Я, Лукас Равенсбург, известный также как Люк Боне, торжественно обещаю вернуться.
Мари ласково коснулась его плеча.
– Люк, женщине нужна любовь. Не мешкай, ступай к ней. А как женишься, привози ее сюда.
Люк обнял их обоих и, упаковав в заплечный мешок немного припасов, двинулся в путь. Прощаясь с Робером и Мари, он подумал вдруг, что за последние несколько лет вся его жизнь только и состоит что из разлук. Но сюда он обязательно вернется. Люк обещал себе это, а заплаканный шестилетка посылал ему воздушные поцелуи и кричал:
– Не забывайте меня, месье Люк! Не забывайте свое обещание!
34
17 июля 1944
Килиан еще раз перечел записку Лизетты. Читать было больно – он очень скучал без возлюбленной. Он вчитывался в скупые строки, пытаясь понять, отчего Лизетте, несмотря на все предупреждения, понадобилось связаться с ним.
Мой дорогой Маркус!
Не стану тратить слова понапрасну. Я люблю тебя и отчаянно скучаю по тебе. Мне надо тебя увидеть, если уж мы не можем позволить себе большего. Мне это жизненно необходимо. Помнишь наш прощальный разговор? У меня есть что тебе предложить.
Умоляю тебя о встрече. Где угодно, в любое время.
Твоя Лизетта.
Последний раз они виделись неделю назад, перед высадкой союзников в Нормандии. По радио тогда только и говорили, что атака начнется с порта Кале, но союзники ошеломили всех неожиданным маневром.
Командующего группой армий «Запад» сменили – верный признак наступающей паники. Шербур пал, де Голль организовал временное правительство, а генерал Дольман скончался от инфаркта после поражения при Шербуре, хотя ходили упорные слухи, что на самом деле он покончил с собой. Было объявлено, что Роммель получил в Нормандии серьезное ранение. Килиан покачал головой. Оккупированная Франция – последний оплот германского могущества – понемногу высвобождалась из-под власти завоевателей.
Дурные вести лишь укрепляли в Килиане верность заговору. Как жаль, что из предыдущих попыток ничего не вышло – возможно, тогда бы Германии удалось хоть отчасти вернуть утраченное достоинство. Если ничего не предпринять в самое ближайшее время, союзники разобьют врага наголову и сами расправятся с Гитлером. Тогда не будет никаких договоренностей, никакого перемирия. Иногда Килиану казалось, что уже слишком поздно, время упущено.
