Оджа вытерла слезы и сердито вперилась в мужа. По ее взгляду он понял, что́ она дальше скажет.
– Его ухо, – сказала она и заплакала, прижимая запястья к глазам, – этого могло бы не случиться, будь у нас боги.
– Хватит! – завопил Айян.
Когда-то Айян думал, что, может, никогда не станет отцом. Задолго до женитьбы на Одже он однажды наведался в свежеоткрывшийся банк спермы при клинике планирования семьи – с безумной затеей подарить свою далитскую сперму благородной, но бездетной браминской паре. Он слыхал, что банки спермы не раскрывают личности донора, так что его сперма могла бы оплодотворить сотни ни о чем не подозревавших высокородных женщин. Он надеялся, что повсюду появятся угрюмые крепыши-далиты. Но тамошние врачи сказали ему, что у него есть какая-то неполноценность и его вклад не может быть принят. У него концентрация сперматозоидов, сказали они, вдвое ниже нормы.
Он сообщил об этом Одже через много месяцев после свадьбы.
– Поскольку концентрация моих сперматозоидов вдвое ниже нормы, будь дважды готова спать со мной, – сказал он.
Она ответила полусонно, не отрываясь от складывания одежды:
– Не понимаю я всей этой математики.
Вопреки его страхам уже через три года их брака родился Ади. Посреди безумия родов – и Айян этого никогда не забудет – Оджа орала жутчайшие ругательства. Он и не знал, что у женщины язык повернется такое сказать, а уж у его жены и подавно.
– Мой муж – сучий потрох! Чтоб ему жопу разорвало! – орала Оджа на тамильском. Но такова традиция. Женщинам ее племени во время родов полагалось оскорблять мужей.
Ади рос, и постепенно они поняли, что он почти полностью глух на левое ухо. Оджа считала, что это боги гневаются. Вечную улыбку Будды она всегда расценивала как умиротворенность вселенски бессильного мужчины. А все волшебство было у других богов – у индуистских. Однажды ночью она сразила Айяна наповал:
– Ты любишь мужчину, который обрел Бога под деревом бодхи. А бодхи – брамин. Вот так-то.
Айян не выносил, когда Оджа плакала. Сердце у него наливалось тяжестью, а в горле холодело. Он порылся в мыслях, чего бы такого сказать о боге-слоне, которого завтра собирался выкинуть у обочины. Чего-нибудь веселого.
– А знаешь, Оджа, – сказал он, – в хоботе слона четыре тысячи мышц.
Когда-то ей нравились такие факты. Она любовалась этим странным миром и своим мужем, который столько всего знает. Он целыми днями собирал такие факты – скармливать ей.
– А ты знала, что слоны умеют плавать? – добавил он. – Пять лет назад целое стадо слонов проплыло триста километров до удаленного острова. Представляешь? Тридцать слонов проплыли триста километров. Гребли своими толстыми ногами под водой.
В дребезжавшей на плите посудине что-то произошло, и Оджа занялась ею.
После ужина, спасенного исключительно жареными креветками, Айян отправился на террасу на собрание. Сына забрал с собой. Ади надел обе купленные отцом кепки, одну поверх другой. Под блеклым беззвездным небом собрались сотня мужчин и несколько женщин. Кто-то сидел на стульях, кто-то – на битумном полу террасы, некоторые стояли. Какой-то пьянчуга тихонько пел. В самой середке сборища расположились трое мужчин свирепого вида. Представители застройщика. Один – толстяк с влажными черными губами и спокойными глазами. Стреляный воробей преступного мира, внезапно вставший на путь истины под воздействием духовного переживания: его подбила полиция. Поговаривали, что каждый вторник, идя в храм Сиддхивинайяк в Прабхадеви, он надевал окровавленный жилет с тремя дырками от пуль.
Время от времени застройщики, положившие глаз на обширную собственность, заставленную серыми корпусами БДЗ, заходили на очередной круг уговоров, чтобы жильцы продали им свои квартиры. Это ночное собрание – далеко не первое из посещенных Айяном. Он знал, что никакого проку не будет. Слишком много звучало голосов против, много иррациональной жадности. Кому-то мерещилось, что можно выжать из застройщиков побольше, если подождать. Алкоголики рвались продать свое жилье поскорее, и это укрепляло решимость желавших подождать. А еще было много таких, кто боялся, что не сможет выжить в новых небоскребах, которые прочили им застройщики.
– Мне сестра говорит, что в этих домах с квартирами надо двери запирать, – говорила одна женщина громко, не обращаясь ни к кому лично. Кое-кто сообщал застройщикам, что всем сорока семьям с первого этажа нужно будет дать соседние квартиры в новостройках, потому что они живут одной большой семьей уже не одно десятилетие. Айян хотел продать свою квартиру, но знал, что это произойдет не скоро.
Кто-то из мужчин заметил Айяна и подпихнул его поближе к агентам.
– Поспрашивай, – попросил старик у него за спиной, сияя надеждой в бельмастых глазах.
– Мани пришел, Мани пришел, – сказал кто-то в голос.
Ади сурово глянул на какую-то женщину и произнес:
– Это наш стул.
Айян выдержал все собрание молча, размышляя, можно ли как-то ухитриться решить за всех этих балбесов и закрыть вопрос раз и навсегда. Но как? Он подумал, что такое мог бы провернуть хороший инженер по спецэффектам. Сделать так, чтобы явился Бог и сказал с космическим эхом: «Продавайте свои дурацкие норы. Берите по десять лакхов
[9]
за каждую, и дело с концом. И не ссыте в коридорах, мерзавцы».
Когда собрание завершилось планами на следующее собрание, Айян забрал сына вволю прогуляться по набережной Ворли. Таящиеся парочки и шустрые прохожие уже разошлись, и променад почти опустел. Они брели под мягким ветерком. А потом присели на розовую цементную скамью. Ади клонило в сон. Он притулился к отцу, но глаза не закрыл.
– Скажи «числа Фибоначчи», «числа Фибоначчи», – проговорил Айян. Знакомый сосредоточенный вид возник у Ади на лице. Он про себя поиграл со словами. Отец медленно выговорил слово еще раз: – Фи-бо-нач-чи.
Ади повторил за ним:
– Чис-ла. Чис-ла-фи-бон-ач-чи.
Айян сказал:
– Числа Фибоначчи.
Ади повторил.
– Гениально, – сказал Айян.
Они еще посидели молча и послушали тихую колыбельную Аравийского моря.
Потом Ади зевнул и спросил:
– А если кто-нибудь узнает?
* * *
Круглые столы были овальными даже в Научно-исследовательском институте. Эта мысль первой пришла Опарне в голову, когда она добралась до холла второго этажа, к началу ежемесячного Круглого стола. Последние два она пропустила, это был ее первый. Посередине залы размещался массивный продолговатый стол, за которым возбужденными концентрическими кругами расселись мужчины. Некоторые болтали стоя. Дружелюбная прислуга разносила печенье и чай. Царили премногое веселье и толкотня. Как сперма под микроскопом. Большинство ученых были в легких рубашках навыпуск и свободных удобных брюках. Строгие мужчины, осведомленные о своей строгости. Те, что помоложе, – в джинсах. Вопреки очевидной неформальности происходящего, вольным рубашкам, буре седых волос и кожаным сандалиям именно они главенствовали в этой зале, они здесь – на особом положении, в отличие от тихого внешнего круга секретарей, насупленных и неразговорчивых, как заветренное печенье. В эпицентре деликатного смятения находилась несокрушимая фигура Арвинда Ачарьи. Мужчины по обеим сторонам от него повернулись друг к дружке и оживленно разговаривали. И вновь он был валуном в потоке. Все бурление огибало его.
