Поначалу вопросы мальчика все воспринимали с умилением. Учителя считали его обаятельным и, конечно, умным и пытливым. Постепенно вопросы Ади усложнились: «Если растения едят свет, почему нет таких штук, которые едят звук?» Или, услышав ключевое слово «океан», он орал на весь класс: «Средняя глубина океана 3,7 километра, а почему озера не такие глубокие?» Когда учителя, все еще очарованные его странностями, пытались вступить с ним в беседу о свете, звуке или океане, Ади замыкался, потому что знал лишь то, чему научил его отец. Но его молчание школьный персонал не удивляло. Он же, в конце концов, маленький мальчик. Странный, немногословный мальчик, да еще и частично глухой.
Когда это все началось, Ади лепетал матери об их с отцом тайном пакте, но она не обращала внимания – какая-то там у них с отцом болтовня. Со временем Ади понравилось внимание, которым его одаряли в школе. Он начал понимать, что его считают необычным, – а не «особым», как именовали инвалидов. Теперь пакт с отцом приобрел в его глазах некоторую важность, и он даже сообразил, почему его нужно хранить в тайне. Он смутно знал, что мать не потерпит эту их с отцом игру и ее неприятие отнимет у него положение, которое он занял в школе.
Он рвался внести сумятицу в каждый урок. Сумятица эта учителям стала надоедать. Он все сильнее смущал их своими вопросами. Ему в дневник стали писать замечания и звать родителей в школу, от чего дома случались страх и потеха. Оджа тревожилась, но перспектива ребенка-гения ее будоражила. «Я хочу, чтоб он был нормальным», – бурчала она, однако о гениальности Ади рассказывала всем. Она водила огнем вокруг его лица и пачкала ему щеки черным порошком, отвести дурной глаз. Создать миф о маленьком гении оказалось поразительно просто, осознал Айян, – особенно вокруг мальчика, который от природы смышлен и носит слуховой аппарат. Ади довольно было раз в неделю говорить на уроках что-нибудь странное, и легенда продолжала жить.
Просто и весело – но Айяну хотелось большего. И он устроил поддельную новость об Ади. Что оказалось так же легко. Всю эту игру можно было прекратить в любой момент. Как бы то ни было, рано или поздно придется – и прежде, чем их поймают. В глубине души он верил, что им все сойдет с рук. Его несколько утешало, что не он первый придумал создать миф гениальности вокруг своего ребенка. Были люди – особенно матери, – сплетавшие куда более грандиозные байки. Он как-то читал о невероятной истории французской девочки Мину Друэ – ему это имя почему-то никогда не удавалось произнести. Ей исполнилось всего восемь, а ее стихи уже издали. Эти стихи потрясли исполинов французской литературы, но кое-кто поговаривал, что за нее их пишет мать. Малышку Мину подвергли испытанию. Ее попросили написать стихотворение в присутствии свидетелей. И она написала. Но дело все равно осталось непроясненным. И по сей день никто не знал, была ли она гениальным ребенком или это уловка ее матери. Или вот другая девочка, русская, по имени Наташа Демкина, чья мать заявляла, будто у ребенка рентгеновское зрение. Многие врачи подтвердили, что у Наташи есть такая способность, однако бытовало и мнение, что это жульничество. Айян желал бы встретиться с этими восхитительными матерями. Ему казалось, что он понимает и их самих, и их мотивы.
Но слишком далеко он не зайдет. Игру нужно скоро сворачивать. Его временами тревожило, с какой готовностью его сын в нее играет. Иногда Айян даже замечал, что мальчишка предпочитает не помнить, что это все игра. Ади верил, что он и взаправду гений. Ему нравилось это слово. Он бормотал его во сне.
Айяна преследовал призрак невинного лица Оджи в сиянии ее ночных притирок из куркумы и иллюзий внезапно необычайной жизни. Оджа нипочем не должна узнать правды, потому что этого она Айяну никогда не простит. Враки, что он ей наплел, уже пустили корни у нее в уме и создали легенду. Теперь уж не вынешь. Придется ей жить с этой ложью всю жизнь. Его пугала эта мысль – быть с женщиной до самой смерти и не говорить ей, что когда-то ее обманул. Выживая в этом мире благодаря матерой практичности, он все же верил: связь мужчины с женой негоже портить избытком рациональности. Браку нужен абсурд ценностей. В мире за пределами их дома не было ни правды, ни кривды. Всякий миг – сражение, и выигрывает хитрейший. Но его дом – не пустячок, как этот ваш мир. Морочить Одже голову тем, что ее сын гений, – преступление, причем до того тяжкое, что для него не существует наказания. Однако была в этой игре и неотразимая прелесть. Она ему очень нравилась.
Вот что его пугало. Невзирая на отвращение к жестокости мифа, создаваемого им вокруг собственного сына, Айян боялся, что не сумеет остановиться. Игра пьянила его, азарт был слишком силен. Он вспоминал своих братьев-алкоголиков, в чьих глазах он когда-то видел отчаянное желание жить, но они не смогли преодолеть мощь пристрастия, и оно побеждало дух жизни. Восторг возведения небылицы о юном гении и баек, которые стягивали его маленькую семью в уютный клубок в их однокомнатном обиталище, – вот чего он не желал терять. Ничего большего у них не было. Так что ж мужчине до́лжно делать?
Обычный мужчина хочет, чтобы его жена чувствовала бурление жизни. Айян родился в бедности, какую ни одно человеческое существо не должно переживать; он впитал крохи знания при свете муниципальных фонарей; он научился лгать, чтобы кормить себя и свою семью; а теперь увяз, потому что выше головы сыну дворника не прыгнуть. У Айяна не было никаких особых дарований, но хватало мозгов, чтобы отчетливо понимать тщетность надежды и мрак предстоящей неприметной жизни. Так что же до́лжно делать мужчине? Не будь потехи в виде гениальности сына, рутина рано или поздно удушит его жизнь, он это понимал. Не будь этой потехи, грядущее стало бы слишком предсказуемым. Он продолжит печатать браминам письма, принимать их звонки и претерпевать от их поисков истины. И каждый день своей жизни будет подниматься по крутой колониальной лестнице БДЗ, протискиваться между местным зомбачьем и искать утешения в безразличной любви женщины, которая на него толком уже и не смотрит. Он проживет всю жизнь, такую невыразимо обычную, в однокомнатном обиталище площадью сто восемьдесят квадратных футов (включая нелегальные антресоли).
Айян прибавил ходу – это обычно отменяло все его печали и страхи. Вид у него, когда он вошел в чоулы БДЗ, был до того целеустремленный, что унылые очи пьяных мужчин в разбитых проулках взирали на него с завистью. Здесь человек с целями считался везучим. Айян прошел меж желтых стен верхнего этажа, ощущая на себе взгляды из открытых дверей. В коридоре играли и вопили дети. Женщины, лишенные грез, неторопливо причесывались. Молчаливые вдовы, древние и согбенные, сидели на порогах, устремляя взоры в прошлое.
Он шел мимо распахнутых дверей по коридору и ловил голоса жизней из каждой местной клетки. Вот женщина сказала, что никогда больше не станет покупать лук, и Айян не знал почему. Следующая дверь: холуй только что вернулся с работы и делится тортом, который увел с чьего-то дня рождения в конторе. Далее: мужчина спрашивает по мобильнику, почем «марути-дзэн». Эти голоса он обычно и слышал. Но тут вдруг услыхал чуждый ему язык. Мать шлепнула сына. Тот заорал. Она стукнула его по спине. Мальчик выскочил в коридор, хлопая себя по рту, и забегал туда-сюда, словно пытаясь увернуться от своей же боли. Пока ничего особенного. Но тут женщина прокричала, перекрывая рыданья сына:
