Когда наконец она отыскала свои часы на полу, было три пополуночи.
– Мне пора, – сказала она. И они принялись ощупью собирать разбросанную повсюду одежду. Она ползала по полу и искала под столами свою резинку для волос. – Вот ты где, – сказала она, обретя ее под стулом. Стянула волосы назад, скрепила на макушке.
Он глядел, как она надевает лифчик, – очень ловко, подумал он.
– Это самое уродливое слово в английском, – заметил он, – лифчик. Ужасно звучит.
– Прояви чуткость, – предложила она. – Опра Уинфри говорит, что восемьдесят пять процентов женщин в мире живет в неизбывном неудобстве лифчика, подобранного не по размеру. – И добавила с деланной озабоченностью, изображая кого-то ему не известного: – Бедняжки женщины. Приходится терпеть мужчин, преуспевать в профессии, блюсти дом, да еще и лифчик не того размера.
– Этот тебе как раз.
– Нет-нет-нет, – ответила она, скривившись. – Он кошмарный. Моя цель – жить в приличной стране, где женщине можно ходить без лифчика.
– Осталась бы в Стэнфорде.
– Ну знаешь, я не могу без прислуги, – сказала она.
Ачарья уже стоял полностью одетый. Она сидела на полу и смотрела на него осуждающе: в руках у нее была порванная сорочка. От сурового взгляда Опарны он оробел.
– Как я домой поеду? – спросила она.
Через десять минут они уже шли по аллее, где был припаркован ее «балено». На Опарне была его обширная куртка, почти по колено.
– Я похожа на пугало? – спросила она.
– Да, – ответил Ачарья.
Она села в машину, он склонил к окну голову, как благонамеренный отец. Опарна опустила стекло.
– Увидимся завтра, – сказал он.
– У нас много работы, – сказала она.
– Да. Много работы еще.
– Скажи мне, – проговорила она, заводя автомобиль. – Этот поиск жизни в стратосфере – он… ну… недостающее звено между физикой и всем остальным?
– Нет.
Охранники отперли ворота, выпустили машину. Она давно уехала, а Ачарья все стоял на аллее, ощущал прохладный бриз и слушал рев моря. Быть одному – облегчение. Жила у него в сердце и радость, и чувство, что он натворил нечто очаровательно шаловливое. Он воображал Лаванью с неодобрительной улыбкой. Начало моросить, и он двинулся обратно. Ночная охрана кое-как сосредоточилась и отсалютовала. Он миновал ворота, и они с охранником обменялись долгими взглядами взаимной подозрительности.
Простая радость Ачарьи испарилась, когда он пришел домой и включил свет в гостиной. Он показался себе грязным и бросовым. Сел в кожаное кресло – слишком боялся идти в ванную. Одежда Лаваньи, не взятая ею в спешке сборов, все еще лежала на кровати. Склянки с гомеопатическими таблетками стояли на тумбочке. И это тоже ее обыденность. Ее вещи. Они станут смотреть на него. Он проспал в гостиной, в кресле, пока не проснулся в 7. 4 5 от дочкиного будильника. Будильник сегодня утром был резок. Болезнен. Как расчлененная кукла маленькой девочки. Будильник был голосом другого мира, оттуда обиженно и сердито смотрели на него суровые призраки жены и дочери.
Но утро зрело себе дальше, и Ачарью наполнило предвкушение новой встречи с Опарной.
И так все последующие дни. Он просыпался в тоске, будто убил жену и дочь, потом раздраженно копался в поисках своей одежды – идти ждать Опарну.
В паранойе, какая настигает любовников, Ачарья и Опарна больше не встречались вдвоем у него в кабинете – даже если потребность встретиться была сугубо профессиональной. Всюду глаза, всюду уши. Они опасались всесильного взгляда Айяна Мани и его улыбки, которая, по мнению Опарны, была сама многозначительность. Ученые и помощники, занятые в Шаровой миссии, начали чувствовать, что общие совещания как-то участились и сделались дольше. Во время этих совещаний Ачарья и Опарна бросали друг на друга взгляды деланной угрюмости. Улыбались глазами и говорили на языке любви, облекая его в сухие вопросы. А по вечерам она ждала его в обезлюдевшем подвале, куда он являлся, как тень.
Так продолжалось неделю, включая целое воскресенье любви и ужин в подземелье. Опарна принесла электрический тостер, хлеб, фрукты и даже одеяла, и они провалялись весь день. А во вторник позвонила Лаванья.
* * *
Айян Мани положил трубку и коварно ухмыльнулся. Он прекрасно понимал: рок всякой любовной истории – в тлене совместности либо в тоске разлуки. Любовники чаще предпочитают первое с той же иллюзорной мудростью, с какой люди желают умереть потом, а не теперь. А в заблуждении новой любви они не только забывают, что это безумие быстротечно, – они к тому же, как это ни смешно, воображают, будто притаились. Их ночная нагота, как им кажется, замаскирована конторской одеждой. На людях они истончают свою скрытную связь, старательно держась на расстоянии друг от друга. Они заражают друг друга лихорадкой взглядов и верят, что диагностировать ее могут лишь они сами. А вообще-то любовь подобна тайному сокровищу. Его сияние не спрячешь. Рано или поздно узнают все. И двое сделаются зрелищем в представлении, которое – без их ведома – происходит с аншлагами.
Айян не был уверен, в курсе ли брамины, осмыслявшие вселенную, но охранники, слуги и дворники знали, что Большой Человек пахтает подвальную фифу. Призрачное присутствие, которое ощущали любовники за подвальной дверью, – вездесущий дух Айяна. Всю неделю ему докладывали о стонах и шепотах, долетавших из лаборатории. Время, когда Ачарья спустился в подвал и когда они вдвоем оттуда появились, как он нежно цеплялся за стекло ее машины и прощался с ней. В этом романе надвигались потрясения, и роману этому не выжить, подозревал Айян. Лаванья Ачарья только что звонила из Ченнаи.
– Он на месте? – спросила она.
– Нет, мадам, – ответил Айян после целенаправленной паузы. Он понимал, что эта пауза досадит ей. Она подозревала, что муж на работе время от времени ее избегает.
– Где он?
– Не знаю, мадам, – ответил Айян. (Ачарья в этот момент был у себя в кабинете.) – Что ему передать?
– Передайте ему, что я прилетаю семичасовым рейсом. К девяти буду дома. Дожди сильные?
– Очень.
– Дороги размыло?
– Поезда ходят.
– А дороги что?
– Машины ездят.
– Передайте ему, что в аэропорт приезжать не нужно, – сказала она. – Меня друг заберет.
Айян собрал свежую почту и факсы и отправился в кабинет Ачарьи. Директор что-то царапал в блокноте. Айян заглянул, что именно. Длинная цепочка какой-то математической белиберды. Цифры и символы. Ни дать ни взять, поиск истины.
– Какие будут указания, сэр? – спросил он. Ачарья помотал головой. – Я тогда пойду.
Айян не сказал ему о звонке жены. Через несколько часов она окажется дома и попробует ему дозвониться. Но Ачарья будет в недосягаемых глубинах подвала, голый, со своей любовницей. А потом он придет к рассвету домой, ошалелый от любви, и увидит устрашающий образ жены. С чего бы Айяну сообщать ему об этом звонке?
