– У меня есть заявление, – сказал он, и все утихли. – Внутреннее разбирательство завершено. Доктор Арвинд Ачарья сознался, что велел доктору Опарне Гошмаулик подделать результаты исследования, чтобы мошенническим путем доказать наличие жизни на высоте в сорок один километр над землей.
На мгновение возникла шаткая тишина, обрушившаяся ревом вопросов.
– И, и, – продолжил Басу, пытаясь вернуть себе всеобщее внимание, – я с сожалением сообщаю, что мы вскрыли и другие прецеденты недопустимого поведения. Арвинд Ачарья злоупотребил средствами Института в пользу своей Шаровой миссии. Его поведение в целом – и давно – унижало работающих здесь блистательных ученых. Нам также стало известно, что он использовал подвал Института для деяний, какие нам слишком неловко оглашать вслух. Не пристало директору Научно-исследовательского института, заведения безупречного, использовать его территории для подобных занятий. В свете всех этих чрезвычайных обстоятельств Арвинд Ачарья отстранен от должности до последующего уведомления. На должность директора назначен доктор Джана Намбодри, один из отцов-основателей радиоастрономии страны.
В последующие дни Ачарья пылко отрицал, что покаялся в загрязнении образца, но его заявления потонули в умалчивании того, что именно значила для него Опарна и использовал ли он и впрямь институтский подвал для любовных утех. Неуправляемая сила общественного восприятия неизбежно объявила бы, что мужчина, который смог соблазнить женщину чуть ли не вдвое моложе себя в подвальной лаборатории, возможно, был вовлечен и в другие нечестивые дела. Даже могущественные союзники Ачарьи, когда-то польщенные возможностью услужить ему, если он удостаивал их призыва о помощи, теперь отстранились. Одни не принимали его звонков, другие говорили, что ему следует сражаться за себя (возможно, вечно) в суде. Ученые институции, когда-то молившие его о поддержке хотя бы именем, сообщали с формальным сожалением, что в его участии более не нуждаются. Друзья и поклонники писали ему со всего света, подтверждая, что верят в него, но даже в этих письмах он видел силу старой мальчишеской любви, а не веру в его невиновность.
Сделав заявление у ворот, Намбодри с Басу отправились на третий этаж. Они шли по длинному коридору, и двери вдоль него распахивались. Кто-то из ученых благодарно кивал. Многие смотрели угрюмо. Старый мудрец-теоретик чисел вручил Намбодри конверт и сказал, что увольняется. Однако настроение в целом было довольно праздничным. Двое все шли, и в хвост за ними пристраивались безмолвные ученые. И этот рой все рос, пока все не оказались перед дверью с табличкой «Директор». Басу открыл ее, ритуальным жестом, за которым не стояло никакой традиции, протянул руку и величественно пригласил Намбодри войти первым. Аплодисменты спугнули скрытную возню Айяна Мани.
Айян пытался склеить обрывки письма Ачарьи, адресованного Басу. Он считал, что ему в будущем может найтись применение. Когда толпа, подобно пуштунам, увязавшимся за Джоном Симпсоном во время освобождения Кабула силами Би-би-си, ввалилась в приемную, Айян спрятал почти отреставрированную записку в ящик стола. Басу открыл дверь в кабинет, и рой всосался внутрь. Айян пошел следом – понаблюдать за редким проявлением веселья браминов. Устроился в углу.
Басу встал у стола и произнес в гвалте смеха и хлопков:
– Ни в чем себе не отказывайте.
Намбодри уселся в громадное черное кресло и произнес басом:
– Не было никакого Большого взрыва. Никогда не было. – И все захохотали.
Он приметил Айяна, поспешившего тоже засмеяться, с опозданием отдавая должное шутке, которая не была на него рассчитана.
– Желаете ли работать со мной, сэр? – спросил Намбодри.
– Почту за честь, сэр, – ответил Айян.
– Как ваш гений-сын?
– Все вспоминает вас, сэр, – сказал Айян. – Ему очень понравились плакаты у вас в кабинете.
Те киноафиши в рамках вскоре двинутся колонной в немощных руках темнокожих слуг. По пути из кабинета замдиректора они минуют угловую вотчину Айяна и исчезнут за дверью, с которой сняли позолоченный символ старого мира – табличку «Арвинд Ачарья». Голые рельефные стены бывшего кабинета Ачарьи теперь украсят картинки из «Инопланетянина», «Людей в черном», «Супермена», «Марс атакует» и увеличенная фотография задумчивого Карла Сейгэна, сделанная еще до того, как он начал умирать.
Ачарья не забрал ничего, кроме фотографий Опарны, кое-каких журналов, подборки «Супермена Тополова» и куска метеорита, служившего ему пресс-папье. Намбодри выбросил почти все и изменил вид кабинета. Он передвинул белоснежные диваны к окну и обустроил стол в углу по диагонали от двери. Ачарью Айян видел на белом диване всего единожды – когда приводил Ади. А новое правление осуществлялось именно с диванов, на фоне Аравийского моря, под бойкое лопотание радиоастрономов, дни напролет строивших планы на будущее. Им больше не приходилось ждать в приемной, и они с непреклонной прямотой торжества всякий раз обходили конторскую власть Айяна и направлялись сразу в директорский кабинет, победно поглядывая на секретаря.
Одним вечером изменившегося мира профессор Джал влетел в приемную босой и чуть ли не вприпрыжку помчался в кабинет. Он замер у окна и воззвал к радостной клике Намбодри:
– Гляньте!
Астрономы подошли к нему и глянули. По битумной подъездной дорожке, вившейся к морю, шагал Арвинд Ачарья. Брюки опасно висели ниже талии, один рукав рубашки закатан, второй нет. Он споткнулся о ямку, и один шлепанец слетел у него с ноги. Ачарья поддел его и сунул ступню обратно. Посозерцал свои ноги. После чего продолжил неторопливую, задумчивую прогулку. Орды застывших фигур выглядывали из других окон, смотрели с газонов. Но Ачарья шел себе, ничего не видя, чуть склонив голову. Открыл деревянную калитку на пляж и двинулся к черным камням. Он сидел там долго и после того, как один за другим люди отошли от окон.
Ачарья стал приходить ежедневно. Бродил по газонам или сидел на камнях у воды. Охранники не понимали, как можно его не пустить. Он глядел на них, как дитя, и они молча открывали ворота. Поздними вечерами они вновь отворяли ему – выпустить. Он переходил дорогу не глядя и исчезал в Профессорском квартале.
Павший человек, болтали люди, горюет о своем позоре, но на самом деле Ачарья растерянно не ощущал ничего. Ни боли, ни стыда, ни гнева. Глаза его вперялись в пустоту. Они утеряли способность видеть даже воспоминания. Лаванья пыталась его утешить, но не понимала, как достучаться до человека, оказавшегося на дальних потусторонних берегах. Она позволила себе небольшую жестокость не слишком старательно возвращать его себе, ибо ее поражение от рук девицы – позор. К тому же отставка мужа уронила ее авторитет в глазах дам Квартала. Власть Лаваньи умерла бы вовсе, если бы не ее красота и необычайный рост. Ей же досталось и сочувствие жен: из-за вечной убежденности, что все они – жертвы мужчин, в их сердцах всегда находилось место для настоящего мужчины. Миссис Намбодри, теперь претерпевавшая милые неудобства титула миссис Директор, каким ее наградили холуи и охранники, прибыла на прошлой неделе к Лаванье на порог с официальным визитом. Они обсудили разницу между головами вьетнамских и тайских будд.
