Он уселся на черные камни и изложил морю свою версию устройства вселенной. Неподалеку собралась группа молодых аспирантов. Они бросали на него осторожные взгляды. Тут принято было, что мужчины иногда разговаривают сами с собой. Но за Ачарьей погонь за призраками не замечали. Аспиранты поглазели на него и вернулись к своей оживленной дискуссии о суперсимметрии, но все равно косились на Ачарью.
Ветер донес до него обрывки их беседы. Он прислушался, склонив голову. Потом подошел и встал рядом, сунув руки в глубокие брючные карманы. Аспиранты нервно глянули на него. Один юноша попытался заразить всех презрительной улыбкой.
– Не смотри на меня так, сынок, – сказал ему Ачарья. – Когда мне было как тебе, я был так умен, что, захоти ты лобзнуть меня в зад, тебе пришлось бы сдавать экзамены.
Остальные рассмеялись. Ачарья тоже. И рассказал им, что он думает про суперсимметрию. Они слушали, замерев как вкопанные. Потом закидали его вопросами, на которые он отвечал еще более глубокими вопросами. Возбужденная болтовня бурлила, аудитория прирастала.
Он стал приходить ежедневно, как бродячий бард. У морских валунов, на дорожках и в холмах на заднем дворе вокруг него собирались аспиранты и ученые, слушали рассказы о его жизни, о том, как он познакомился с Папой и как его выперли из Ватикана за непристойности, нашептанные понтифику на ухо, о забавных безумиях великих умов, об их тайном шовинизме и о том, что они считали своих жен врагами-заговорщиками, о норове Фреда Хойла,
[26]
о встречах с хитрецом Хокингом, о грядущих потрясениях, какие уготовил им всем Большой адронный коллайдер, и о невзрачном будущем теоретической физики. Толпа вокруг него росла с каждым днем, и их беседы под открытым небом вдруг сделались культовыми.
Это зрелище Джана Намбодри ежевечерне наблюдал из окна своего нового кабинета. И в тот вечер он поглядел на это воскрешение, лицо – неизменная маска, поднес к уху мобильный телефон и спросил, когда можно устроить формальное увольнение Ачарьи. После чего отложил телефон и уставился с такой созерцательной снисходительностью, что его мутировавшие уши, способные улавливать даже голоса мыслей, не услышали, как открылась дверь.
Айян Мани с облегчением убедился, что наконец поймал этого человека в уединении. Он несколько дней ловил подобный тихий миг, но Намбодри вечно окольцовывал его внутренний круг освобожденных радиоастрономов.
– Сэр, – сказал Айян, насладившись тем, как дернулся его новый хозяин. – Я хотел бы поговорить с вами, сэр.
Намбодри кивнул, не оборачиваясь.
– В тот день Опарна Гошмаулик приходила сюда, сэр.
– В какой тот день? – переспросил Намбодри, теперь уже глядя на Айяна.
– В день, когда все принялись говорить о том, что наделал доктор Ачарья. Она пришла сюда и сказала ему, почему загрязнила пробу. Дверь не закрылась как следует, сэр. И я все слышал.
– Почему же дверь не закрылась?
– Когда доктор Опарна входила, у нее из волос выпала заколка и не дала двери захлопнуться. Она об этом не знала.
– Она загрязнила пробу по собственной воле? Не Арвинд велел ей?
– Именно так, сэр.
– Она это сказала? – спросил Намбодри, присаживаясь на диван.
– Да, сэр.
– И вы это слышали?
– Да, сэр.
– Зачем же она загрязнила пробу?
– Любовные беды, сэр.
– Зачем вы мне это сейчас рассказываете, Айян? – спросил Намбодри, взяв со столика газету и небрежно листая ее. Айян воспринял это как расчетливый жест: показать, что невеликое дело он тут излагает. Знал он эти браминские уловки. Они их называют менеджментом.
– Я вам это рассказываю, сэр, потому что считаю, что вам следует знать. Я хочу донести до вас, сэр, что даже если бы меня призвала комиссия расследования, я бы не сказал им, что слышал. Думаю, всем на благо, что этот человек ушел. Я хотел, чтобы в этом кабинете были вы, сэр.
Намбодри указал на диван, стоявший напротив него, и Айян уселся, ощущая себя до странности неуместно. Намбодри отбросил газету и спросил, вперив в Айяна мертвый взгляд:
– Чего вам надо, Айян?
– Ничего, сэр.
Намбодри уставился в пол.
– Меня так трогает ваше признание, – сказал он. – Сведения личного секретаря для расследования не имели бы ни малейшего значения. Нас интересовали только заявления ученых. И все же я очень тронут.
– Принести вам кофе, сэр? – жизнерадостно спросил Айян, вставая. Намбодри покачал головой. Айян направился к двери. – Доктор Ачарья был хорошим человеком, сэр, – сказал он на пороге, – но иногда очень грубым. – Тут он вернулся в кабинет. – Приведу пример. Мой сын обожает Институт. Каждый день о нем говорит. Хочет сдать ЕВЭ, сэр. Ему всего одиннадцать, но он говорит, что одолеет экзамен. Он сумасшедший, мой сын. Я спросил доктора Ачарью, можно ли Ади попробовать сдать экзамен. Он меня выгнал. Сказал, что экзамен – не игрушка. Я подумал, что это очень несправедливо.
– Ваш сын хочет сдавать наш экзамен?
– Да, сэр. Люди зовут его гением, но я-то знаю, что у него никаких шансов сдать ЕВЭ.
– У него никаких шансов, – тихо подтвердил Намбодри.
– Знаю, сэр. Но, сэр, как думаете, позволите ли вы моему мальчику попробовать?
Глаза Намбодри вгляделись в секретаря со смесью лукавства и нового уважения.
– Айян, сколько людей знает об этом? – спросил он.
– О чем, сэр?
– О том, что Опарна сказала Арвинду.
– Никто, сэр.
– Уверены?
– Никто. Кроме меня, сэр.
Новость об участии Ади во вступительном экзамене в Научно-исследовательский институт, снабженная радостной фотографией Джаны Намбодри, принимающего у мальчика заявление, облетела английские газеты. Два телеканала взяли у него интервью прямо в директорском кабинете.
– Он гений, и я подумал, почему бы не дать ему возможность? – объяснил Намбодри.
– Я сдам, – сказал Ади.
Подходящий конец большой игры. Но через три дня газеты на маратхи расскажут историю и покажут фотографию человека, чье появление на сцене напугает Айяна Мани. Игра, как он и боялся, зашла слишком далеко.
Часть шестая
Последняя попытка
Не все в толпе понимали, чего ждут, но стояли, празднично галдя, у одного из многих выходов из чоулов БДЗ. Кто-то спрашивал, что тут будет происходить. Многие и не пытались. Возбужденные мальчишки шныряли в толпе, маленькие девочки играли друг с дружкой в загадочную игру и скакали на одной ножке. Толпу возглавляли Айян Мани и человек с увесистой гирляндой из роз, которая того и гляди могла сломать носителю шею.
