Разговор продолжился с долгими сокрушительными паузами, в которых Ачарья признал болезненный язык последнего расставания. А потом услышал голос Опарны, отчетливо объяснявший, как однажды рано утром в припадке любви и мести она загрязнила пробу.
Ачарья не осознавал, что держит недоеденный банан у рта больше пяти минут. Когда Айян сунул диктофон обратно в карман брюк, Ачарья тихо спросил:
– Как вы это добыли?
– Я слушал, – ответил Айян.
Ачарья засмеялся.
– Я всегда знал, что вы мерзавец, – сказал он. – Но почему вы не показали эту запись следственной комиссии?
– Мы тогда еще не заключили с вами сделки.
– А теперь заключили?
– Давайте поговорим о вашем будущем, сэр, – предложил Айян. – Вот было б хорошо, если б вы снова получили свою старую работу? Вы разве не хотите слать воздушные шары и проводить другие эксперименты? Я знаю, как это устроить.
– Как?
– Предоставьте это мне. Я знаю, что делать. Но вы должны мне помочь. Мне нужен вопросник. Вы мне поможете?
Ачарья молча доел банан. А затем сказал:
– Есть три варианта вопросника.
– Я знаю. Где они?
– И на сей раз вопросы там зверские, – сказал Ачарья и хмыкнул.
– Где вопросники?
– Мы только-только отправили вопросы в печать, когда все это дерьмо заварилось. Все три вопросника – классика. Джана, может, уже решил, какой из трех отправится в экзаменационные центры.
– Где вопросники?
– Вам их не добыть, Айян.
– Добыть. Только скажите, где они.
– Их здесь нет, – ответил Ачарья с торжествующим смешком. – В Институте их никогда не хранят. Они в опечатанной и охраняемой камере в АИЦ Бабы. Вам туда не проникнуть.
Атомный исследовательский центр имени Х. Дж. Бабы
[31]
– крепость, какую не взять силами конторщика. И Айян это понимал.
– Что же нам делать?
– А зачем вам вопросники? – спросил Ачарья, ткнув пальцем себе в голову. – Оно все тут.
– Вы помните все вопросы?
– Бо́льшую часть.
Айян вскочил на ноги и зарылся в ящики стола. Выхватил пачку чистых листов бумаги и ручку, положил их перед Ачарьей.
– Пишите, – сказал он.
– Скажите, Айян, ваш сын – гений?
– Да, сэр.
– Правда? – переспросил Ачарья, веселясь. – Он вообще выиграл на самом деле тот конкурс? Он правда может выдать по памяти первую тысячу простых чисел? Он правда тот, каким его считают люди?
– Для вашего будущего это не важно, – ответил Айян. Ачарья расхохотался.
Ачарья сел за стол и записал около двухсот вопросов из трех версий опросника, время от времени восхищенно хрюкая – до чего гениальны были некоторые. Закончив, отдал бумаги Айяну.
– Ответы тоже запишите, сэр, – сказал тот.
Ачарья засмеялся.
– Так и сделаю, – ответил он. – Однако знайте вот что. Сорок правильных ответов из ста – это очень-очень хороший результат. Так что пусть ваш сын не пытается дать больше сорока. Иначе будет выглядеть подозрительно.
* * *
В день экзамена Оджа намаслила сына и ошкурила его горстью копры. Он облачился во все новое, купленное матерью за неделю до события. В «полные штаны», как она их называла, и рубашку с длинным рукавом. Оджа вручила допуск на экзамен Айяну и в точности так же сунула ему руку мальчика. В дверях она обняла и поцеловала сына – и расплакалась. Ади смотрел на отца в отчаянии. Но когда мать наконец распрощалась с ними и закрыла дверь, мальчик насупился. Он слышал, как она плачет, а ему не нравилось, когда она так плачет – в одиночку и без повода.
– А можно ей с нами? – спросил он отца.
– У нее много дел, – ответил Айян.
Они шли по сумрачному коридору, в дверях стояли и глядели люди. Кто-то улыбался, кто-то желал удачи. Пройдя полкоридора, Айян осознал, что небольшая компания мужчин, женщин и детей идет следом. Они спустились по лестнице, выбрались на разбитую мостовую чоулов, а толпа все прирастала. Когда они вышли на дорогу, позади них тенью следовало не меньше сотни соседей. Люди с любопытством смотрели из окон автобусов и машин – пытались понять, что происходит.
Кто-то остановил проезжавшее мимо такси.
– Нам разве не надо экономить? – спросил Ади отца.
– Сегодня – нет, – ответил Айян.
Часть седьмая
Мятеж
Они стояли рядом, лица их ничего не выражали, словно превратились в фотокарточку. На Айяне Мани была лучшая рубашка из всех, какие он надевал в жизни. Босой – потому что желал показать, что ему все равно. Оджа надела то же сари, что и на викторину. Муж вновь заставил ее пожертвовать блеском в пользу неразумных требований изысканности. Ади стоял между ними и страдал: опять эти длинные брюки. Семья замерла у кухонного помоста и таращилась на дверь. Доносился приглушенный, но постепенно нараставший шум. Приближалась толпа. Оджа нервно осмотрела их жилище. Приметила нитку паутины под деревянными антресолями.
– Есть у нас время прибраться? – спросила она.
– Ты спятила? – спросил Айян.
– Ну хоть молоко вскипятила, – сказала она, разглаживая складки на сари. Айян попытался понять, что она только что сказала.
– Зачем ты кипятила молоко? – спросил он.
– Не знаю, – ответила она. – Когда не знаю, что делать, кипячу молоко.
Снаружи по коридору прошла девушка в облегающей рубашке и джинсах, а с ней – громадный мужчина, несший на плече камеру. За ними гудела толпа. Коридор забился так, что мужчин и детей по краям притиснуло к блеклым стенам, а кто-то весело падал в открытые двери соседских комнат.
До единственной закрытой двери в коридоре девушку сопровождало около десятка мужчин. Они постучали. Дверь приоткрылась, и показалось лицо Айяна – оценить ситуацию. Но давление на дверь преодолело его сопротивление, и он сдался. Репортершу и оператора внесло в дом приливной волной счастливых соседей.
– Не все сюда! – закричала девушка. – Кто Айян Мани? – спросила она.
Айян принялся выпихивать людей вон.
– С ума посходили. Дайте людям поработать, – приговаривал он.
– Ты нас уже забыл, Мани! – сердито крикнул крошечный мужчина, когда его вытолкали наружу. – Большой человек стал, да?
