Песнопения остановились. В лесу стало тихо. В группе было слышно бормотание, а затем язычники атаковали дом. Они били по ставням, пытаясь открыть окна. Франциск заметил, что металлическая щеколда на двери начала гнуться. Дверь приоткрылась на дюйм, затем еще один и остановилась у стола, который стоял между дверью и деревянным столбом от потолка до пола.
Кто-то зло закричал и стал долбиться в дверь.
– Она застряла, – сказал он. – Черт, не могу открыть!
– Это того не стоит, – сказал грубый голос, который говорил раньше. – В деревне есть жертвы полегче. Пойдемте туда сейчас, и да восстанет Тьма!
– Тьма! – эхом отозвалась группа. Песнопения начались снова. Когда язычники начали отходить от дома, скрываясь за деревьями, Франциск все еще сжимал лопату. Свет, который пробивался сквозь ставни, стал тусклее, затем лес затих, дом погрузился во тьму.
Мужчина прижимал женщину к себе, все еще направляя кочергу на дверь. Когда они убедились, что язычники ушли, он поцеловал жену в макушку. Она зажгла свечу над камином. Франциск поставил лопату, заметил, что дом был довольно простым, но за ним хорошо следили. В дальнем конце комнаты была дверь, выглядывающая из-за деревянной перегородки. На кухонных полках стояла самодельная утварь, тарелки, кружки, чашки. Рядом с камином были расставлены деревянные стулья.
– Извини, – сказал мужчина, похлопав Франциска по плечу. – Не было времени. Язычники в секунду схватили бы тебя, застав спящего в лесу.
– Я говорила ему не связывать тебе руки, но прошлые люди, которых мы пытались спасти, начинали кричать и вырываться, выдавая нас. Выводили язычников прямо на нас. Мы едва успевали уйти, – сказала женщина.
– Все нормально, – сказал Франциск. Он потер запястья, все еще розовые после веревок. – Моя лошадь?
– С ней все должно быть хорошо, – сказала женщина. Она двигалась по крошечной кухне, наливая воду в несколько кружек. – Они хотят человеческой крови. Крови невинных.
– Они убивают, но не воруют, – сказал мужчина. – Странная мораль.
– Вы спасли мне жизнь, – Франциск рассматривал мужчину и женщину, которые сейчас казались гораздо меньше. Они были на добрых шесть футов ниже него, по меньшей мере, пятидесяти лет, если не больше. Но все равно они как-то смогли протащить его, кричащего и борющегося, сотню ярдов по лесу.
– Просто поступили правильно, – мужчина протянул руку Франциску. – Я Марсель, а это моя жена Тереза.
– Я… – Франциск рассматривал обветренное лицо Марселя, пытаясь понять, был ли он раскрыт, знал ли Марсель короля Франции в лицо. Но выражение лица мужчины было спокойным. Он склонил голову, терпеливо ожидая, когда Франциск назовет имя.
– Я Арон, – сказал он, следя за выражением лица Марселя. Но мужчина лишь кивнул и крепко сжал ему руку.
– Добро пожаловать, Арон, – сказала Тереза, передавая мужчинам кружки с водой. Она нарезала хлеб и намазала его черничным джемом, затем протянула кусок на салфетке Франциску. Тот откусил и почувствовал себя в тепле и безопасности, впервые за последние часы.
– Останься на ночь, – сказала Тереза и положила соломенный тюфяк в углу комнаты. – В лесу находиться опасно.
– Я многим вам обязан. Я этого не забуду, – как только Франциск произнес это, то тут же пожалел, что его слова были такими официальными. Тереза и Марсель должно быть уже поняли, что он из благородных, у него не было времени спрятать свой ремень или серебряные перстни на пальцах. Но ему не нужно привлекать к себе еще больше внимания. Они могут начать спрашивать, откуда он приехал, о его селении, его семье.
– Сейчас дам тебе еще еды, – сказала Тереза, пересекая кухню и отрезая еще один кусок хлеба. Франциск заметил, что это был не вопрос, но, несмотря на это, почувствовал, что улыбается. Это немного напомнило ему Екатерину, хотя его мать ужаснуло бы подобное сравнение.
Когда Франциск поел, Тереза пошла в кровать, предупредив Марселя, что тот скоро должен присоединиться к ней. Франциск и Марсель перевернули стол и стали чинить щеколду. Закончив, они присели на стулья напротив камина и смотрели на угли.
Франциск старался не переживать о потерянном времени, о себе, Лоле и их ребенке. Он старался не волноваться из-за того, что могло происходить с ней в этот момент, о том, где она, все ли с ней хорошо. Невозможно было ехать через лес, в котором бродили язычники, ночью. Он продолжит свой путь сразу же утром, как только встанет солнце, как только сможет. И лишь надеялся, что доберется до коттеджа рядом с Ванном, пока она еще будет там, будет жива.
А если нет? Если его задача уже изменилась, если теперь у него новая цель? Что, если он путешествовал, чтобы забрать ее тело и привезти назад ко двору? Ему было неприятно думать о Лоле, умирающей без него и своих друзей в чужом доме.
Она была такой живой в тот день в Париже. Ее зеленые глаза с интересом наблюдали за ним, ее пальцы очерчивали линии его лица. Если бы он знал о беременности, если бы ему сказали, все могло бы быть иначе.
Он сжал кулаки, чувствуя, как его охватывает злость. Почему Мария так долго держала это в тайне от него? Когда она собиралась сказать ему? Когда во дворце появится светловолосый младенец, вовсе не похожий на лорда Джулиана? Разве она не понимала, что Франциск и остальные сразу все поймут? Он помнил то время, когда он был где-то пяти-шести лет, когда его мать поняла, что у Генриха с Дианой было дитя, что Баш был сыном короля. Были крики и ссоры, о стену бились тарелки. Однажды ночью он застал рыдающую мать, ее лицо было опухшим и красным.
Этого хотела для него Мария? Понимала ли она, к каким неприятностям это может привести в будущем? Он не хотел этого так же, как и она, но у него не было иного выхода, кроме как самостоятельно и открыто решать проблемы, а не прятаться от них многие годы, как его отец. Нет, Франциск таким не будет.
Марсель налил вина и подал Франциску стакан. Франциск улыбнулся, тронутый его добротой и благородством, готовностью впустить в дом незнакомца, чтобы спасти его.
– Арон, – сказал Марсель, нахмурив брови. – Мне кажется, я знаю твоего отца. Он один из купцов, которые приезжают сюда, продает серебро и медь. Королевский приятель? Седой?
Франциск отвернулся, понимая, на что намекает Марсель. Купец, серебро и золото, – он заметил его перстни, ремень и начищенные кожаные ботинки.
– Нет, это не он. Мой отец умер, – Франциск поставил стакан на пол, позволив этим словам повиснуть в воздухе. Он впервые произнес это вслух.
– Сочувствую, – тихо произнес Марсель. Он поднял стакан. – Ну, тогда в память о нем.
Франциск поднял вино, стакан стал тяжелым. Он попытался улыбнуться и даже поднести вино к губам, но не мог присоединиться к тосту Марселя. Память о нем. Какой она была? Что хорошее осталось в Генрихе, когда он умер?
– Что-то не так? – спросил Марсель.
– Мой отец… – начал Франциск, затем остановил себя. Он привык говорить о Генрихе в настоящем времени. – Мой отец был сложным человеком. В последние годы жизни он был не в порядке.
