— Дело в том… — она глянула налево и направо, проверяя, что никого поблизости нет. Потом вдруг наклонилась вперед и поцеловала Мэтью в губы. Долгим, уверенным поцелуем, и хотя Мэтью был изумлен этим внезапным действием, он не отстранился.
— Хорошо, — сказал Мэтью, когда поцелуй закончился и Минкс глянула на него слегка увлажненными золотистыми глазами. — Это как-то касается… нас?
— В восемь утра, — напомнила она и направилась вверх по лестнице, не ожидая Мэтью. Через несколько секунд она остановилась и обернулась еще раз. — Если, — добавила она.
— Если что?
— Если до этого не увидимся.
Минкс еще на несколько секунд задержала на нем взгляд, потом пошла наверх и скрылась в коридоре второго этажа.
Губы у Мэтью горели.
Черт побери! — думал он. — Кому бы такое в голову могло прийти?
Принцесса клинков — и увлечена им? Он ведь в этой компании самый тупой нож!
И все же… у него есть молодость и есть манеры.
И все равно юноша был ошарашен, и потому совершенно врасплох застал его тихий женский голос:
— Натан?
Он обернулся к Штучке — она стояла совсем рядом.
— У меня только минута, — сказала она со спокойствием скрываемого присутствия духа. — Они меня будут искать. Я хочу, чтобы ты знал: когда я увидела тебя сегодня в воде, то… поняла, что должна тебе помочь. Почему — не знаю. Должна — и все. Не знаю, кто ты и почему ты здесь, но… хочу тебе сказать спасибо за то, что думаешь, будто можешь меня выручить.
— Я могу. Если ты мне позволишь.
Темные глаза смотрели на него, красивое лицо — лицо создания иного мира — принадлежало сейчас ему.
Он это чувствовал. Она отдавала ему до капли все свое внимание, она принадлежала ему вся. Через несколько секунд это переменится, когда послышится стук сапог в коридоре, переменится, но сейчас…
— Может быть, и можешь, — сказала она, и тут раздался топот сапог.
Мэтью не хватило бы духу схватиться сегодня с этими мерзавцами. Он отвернулся от Штучки, она опустила голову и пошла навстречу хозяевам, а Мэтью взбежал по лестнице через ступеньку. Сердце ныло, нос пылал. Достав из кармана ключ, Мэтью вставил его в замочную скважину и хотел повернуть, но дверь приоткрылась, и Мэтью понял, что у него гость.
Он медленно открыл дверь. Закатное солнце играло на тройном подсвечнике, стоящем на комоде.
— Закройте дверь, Мэтью, и заприте ее, — велел профессор Фелл из белого кресла с высокой спинкой.
Мэтью стоял неподвижно — от неожиданности.
— Сделайте, как я сказал. Это будет разумно.
Невозможно было не согласиться.
Мэтью закрыл дверь и запер ее. Потом встал спиной к ней, плотно прижавшись, а фигура в маске телесного цвета и таких же перчатках сидела, удобно вытянув ноги и положив их друг на друга. Сегодня профессор был одет в темно-синий строгий костюм, белую рубашку с каскадом оборок спереди и темно-синюю треуголку с черной лентой.
Молчание затянулось. Профессор Фелл рассматривал потолок. Трещинки изучает, подумал Мэтью.
Лишенное черт лицо профессора обратилось к нью-йоркскому решателю проблем.
— Сегодня вы попали в беду.
Это была констатация факта. Сухая, как рыбьи кости в собрании скелетов этажом ниже.
— Мелочь, — отмахнулся Мэтью.
— Гм. С балкона библиотеки исчезла статуя морского конька. Пропали также шнуры портьер. И на пьедестале статуи стояла бутылка. Что вы мне можете об этом рассказать?
— Ничего. — Мэтью пожал плечами. Сердце билось как яростный барабан. — Особенного.
— Прикрываете своих врагов? Зачем?
— Я свои дела устраиваю сам.
— Это восхитительно. Глупо, быть может, но… восхитительно. Сядьте, прошу вас, у меня шея из-за вас болит.
Мэтью сел в кресло за письменным столом, как накануне вечером. Повернулся, желая видеть императора преступного мира целиком. К нему пришел вопрос, и Мэтью вскинул его в воздух, как огненный клинок:
— Можно ли вас спросить… почему вы никогда не открываете лица?
Там, под покрывалом, рот слегка засмеялся, или показалось?
— Я так красив, — ответил профессор, — что мог бы остановить само время, чтобы ангелы обожали меня подольше. Или же я так уродлив, что мог бы остановить сердце любой твари, чей взор упал бы на меня. Или — что наиболее правдоподобно — я просто человек, которому нравится жить без лица.
— Понимаю, — сказал Мэтью.
— Вы хотите знать еще что-нибудь?
— Очень многое. Но не думаю, что вы мне скажете.
— Вы говорите с уверенностью, хотя вам куда более свойственно сомнение.
— Я готов к тому, — сказал Мэтью, глядя на свечи, распространявшие равное количество света и теней, — чтобы вы меня просветили.
Голова под покрывалом едва заметно кивнула. Пальцы в перчатках переплелись.
— Во-первых: что вы узнали?
— Немногое. — Но ему показалось, что профессор Фелл ценит его мнение, и он поправился: — Кое-что. Об Адаме Уилсоне и Эдгаре Смайте.
— Говорите, — попросил профессор.
— Конечно, это всего лишь мое мнение.
— Да. Именно за него вам и платят. Говорите.
— Что в первом есть капля жестокости, а последний не склонен к чистоплотности. — Мэтью замолчал, тоже переплетя пальцы, раздумывая, что говорить дальше. И решил, что поделится с профессором своим подозрением, чуть-чуть отдающим тем, что профессор жаждет найти. — Я думаю, что между ними имеется некая… ассоциация, не связанная с деловыми интересами. Мне кажется, они еще в Лондоне обнаружили, что в некотором смысле — родственные души.
— И на каком основании вы делаете такой вывод?
— На основании собственных инстинктов. На ощущении, что они подобны в некоем отношении, создавшем между ними связь. Я не знаю всех подробностей этой связи, но проявляется она в том, что Уилсон в разговоре о Смайте называет его по имени. И еще — на основании того факта, что они, мне кажется, ищут общества друг друга. Блюдут совместные интересы, или же у них есть общая тайна. — Лошади у Мэтью понеслись, и он решил отпустить поводья. — Я думаю, они нарушили ваш указ о недопустимости ассоциаций между членами вашего… — как же назвать? А, вот точное слово: —…парламента.
Профессор Фелл не шевельнулся, храня молчание. Какое-то время казалось, что он и есть тот, кем притворяется — автомат, ждущий заводного ключа. Потом он неуловимо-плавным движением сел прямее — Мэтью это напомнило скольжение змеи.
— Я ввел это правило, — ответил профессор, — ради безопасности. Если член моего, как вы цветисто выразились, «парламента» будет… как бы это сказать… выведен из дела слишком усердной марионеткой Закона, я бы не хотел, чтобы последствия затронули другие мои дела. Мои партнеры знают свое место и свое дело и знают, что от них требуется. Больше им ничего знать не положено. Процессом же в целом, самим…
