«Как понял меня этот хитрый римлянин? Неужели и впрямь подумал, что я могу изменить свою веру? Надо же, и до самого Батыя добрался… Но никогда не сможет папский слуга добраться до русской души. Это только на вид мы кажемся доверчивыми и покладистыми. Но все лишь ради того, чтобы выжил русский народ, набрался сил. Вот тогда тряхнет он, да так тряхнет!.. Вот во имя чего приходится склонять голову перед этим паршивым Батыем, вести двусмысленные разговоры с людишками, злые языки которых могут причинить ущерб совсем другим задумкам… Нет, не радуйся, подлый римлянин, не сломил ты моего духа. Прими меня, отец Симеон, и прости, что дал легату повод заподозрить меня в вероотступничестве. Прости и за то, что выполнил Батыеву прихоть…»
Воин подвел князю отдохнувшего коня. Пора в путь-дорогу.
Поднялся князь, вскочил в седло и помчался к своему Владимиру, откуда уже слышится стук топоров. Он радует сердце князя. Живи, Русь! Живи в веках! Ликует сердце Ярослава.
* * *
Зато у Великого Монгола забилось оно вдруг в тревоге. Не может Батый успокоиться после разговора с князем Глебом. Зачем напомнил он о старике воеводе? Теперь тот так и стоит перед глазами. Никого не принимает Батый. Вхож к нему только Чет, старый ханский слуга. На цыпочках вошел, молча забрал нетронутую еду, чтобы принести новую.
Ханша встревожилась не на шутку. Кого она только не подсылала к мужу: и царевичей, и друга его Менгу, и дервишей… Любил хан иногда послушать их длинные, тягучие песни. Но на этот раз и дервишей встречало мрачное молчание повелителя. И уходили от него все с тяжелым сердцем. Тогда ханша решила испробовать последнее средство.
Субудай-багатур, сбросив меховик, подставил свое обвисшее, в складках тело ласковым лучам солнца. Он сидел на пригорке и наблюдал, как молодой жеребец обхаживает кобылицу. Вдруг конский топот прервал его занятие. То был гонец великой ханши. Она слезно просила, чтобы багатур как можно скорее прибыл в столицу. Субудай, порасспросив гонца, понял, в чем дело. Он давно знал, что за ним приедут, и был готов к этому.
Он вошел к хану молча. Долго кряхтел, прежде чем опуститься на шкуры рядом с повелителем. Тот не выдержал и повернулся к багатуру. Глаз того горел пламенем. Что в нем? Осуждение повелителя? Но молчит Субудай. Не по себе хану. Слава Всевышнему, зашевелился полководец. Поднялся багатур, подал одежду повелителю. И тот, подчинившись неведомой силе, тоже встал.
Они скакали долго, пока, наконец, вдали не показалось какое-то странное видение. На тонкие колышки, воткнутые в землю в два ряда, были надеты круглые белые сосуды, напоминая чьи-то головы. Субудай вытащил из ножен саблю и подал хану. Тот торопливо схватил ее, будто именно в ней было его спасение. Потом хан долго носился меж колышками, рубя направо и налево. Глиняные черепки летели во все стороны. А он все скакал и скакал. Пот заливал лицо, рука устала держать саблю. Но он ни разу не промахнулся. Сохранились в нем еще сила, ловкость и умение.
— Нет, старик, нет… не боюсь я тебя! Вот тебе, вот!..
Когда к усталому хану подъехал Субудай, тот, воткнув саблю в землю, заключил своего полководца в крепкие объятия. Его лицо, с которого еще катился пот, сияло от радости. Улыбался ему и багатур. Он понял: теперь поход состоится.
Глава 22
Маргарита фон Зальц проснулась в хорошем настроении. Еще с вечера она договорилась со своим братом Рудольфом о совместной конной прогулке. Погода, судя по тому, как ласково через узкое стрельчатое окно улыбалось солнце, стояла великолепная.
Мысли понесли девушку в изумрудные поля, разрисованные цветными узорами. Ей представилось, как ее конь, несясь бешеным галопом, подминает под себя эту красоту. Вдруг с нею поравнялся некий всадник. Но это оказался совсем не Рудольф. У всадника было открытое мужественное лицо, на котором сияла печать благородства и достоинства. Маргарите вдруг захотелось, чтобы он, как и в прошлый раз, заключил ее в свои объятия. И никто ей больше не нужен. Лишь он один. Что же заставило его тогда столь поспешно покинуть ристалище? Если б он знал, как заныло тогда ее сердце. Она готова была броситься следом. И только взгляд тысяч надменных, завистливых глаз погасил ее порыв. Но она до сих пор корит себя, что не сделала этого. Позови он Маргариту, и она помчится за ним куда угодно. Ее не остановят ни осуждающий взгляд дяди, ни насмешки презренного Отто Балка. Она понимает, что его насмешки вызваны совсем другим. Он любит ее, как может любить жестокий, бессердечный воин. Она видит, как он страдает, платя ей за свои душевные мучения постоянными насмешками и пылающим от обиды взором. Она знает, что он способен убить любого, кто посмеет притязать на ее руку. Да, Отто богат. Как говорит дядя, для нее он стал бы весьма достойной партией. А многие кульмские красавицы благородных кровей вообще спят и видят, как бы заловить этого отважного рыцаря в свои сети. Но Балк питает полное безразличие к другим женщинам. Зато стоило Маргарите всего лишь милостиво посмотреть в его сторону, как он весь преображался. Куда девались его напускные суровость и неприступность! От его насмешливости не оставалось и следа. Но нет… Не лежит ее сердце к Отто.
Образ доблестного русича все больше и больше завоевывал сердце девушки. Она понимала несбыточность своего желания, но ничего не могла с собой поделать. Вот и предстоящая прогулка с братом вновь воскресила в ее сердце воспоминание о смелом и благородном русском, которому она, благодаря его мужественному поступку, обязана своей жизнью. Может, как говорит ее брат, она просто все преувеличивает?..
Маргарита уносилась от Рудольфа, заливаясь счастливым смехом. Он так и не смог догнать ее. Их лошади поравнялись лишь тогда, когда девушка почувствовала, что ее конь выбивается из сил.
— Ты зачем так рискуешь? — были первые слова брата, когда он догнал ее. — Рядом же нет Аскольда!
О Господи, лучше бы он не упоминал его имени! Маргарита вдруг разом поникла, словно увядший без полива цветок. Ее лицо, разгоряченное быстрой ездой и сияющее торжеством от маленькой победы над братом, стало внезапно таким, будто девушку угостили перебродившим квасом.
— Ты все еще не можешь забыть его? — спросил Рудольф удивленно. — Глупая, прошло столько времени! Он уже забыл и тебя, и всех нас. Наверное, давно женился. Если, конечно, жив.
— Что значит — «если жив»? — испугалась Маргарита.
— Разве ты не знаешь? Мне дядя рассказал, что его город захвачен татарами.
После этих слов в голове бедной девушки вспыхнул каскад всевозможных картинок-предположений.
Вот она увидела Аскольда распростертым на земле и истекающим кровью, из последних сил зовущим кого-нибудь на помощь. А вот уже его, плененного, ведут татары. Израненное, кровоточащее тело Аскольда опутано веревками. Он мучается от боли. Сухие губы просят воды. И еще… шепчут ее имя. Надо его спасать!
Маргарита внезапно развернула коня и, нахлестывая плеткой, понеслась к замку…
Но не только ее сердце страдало. Далеко на севере, на противоположном берегу бурлящего моря, в новом стокгольмском замке не находил себе места Биргер аф Бьельбо. Племянница магистра не выходила из головы. И с каждым днем завоевывала в его сердце все больше и больше места. Стыдно даже признаться, что его, ярла, отца и семьянина, вдруг покорила какая-то далекая, пусть и прекрасная немка. Разве Швеция обеднела прекрасными женщинами?
