Но король холодно смотрел на него. Ни одна жилка не дрогнула на его лице. Стражники подхватили графа под руки и поволокли прочь. Но еще долго был слышен его голос:
– Проклинаю!
Людовик положил голову на спинку кресла и сидел так какое-то время. Он ждал бури. И она ворвалась в кабинет в виде… Бланки Кастильской, матери короля. Она еще и сегодня не растеряла ту красоту, ради которой мужчины, да какие мужчины! – падали перед ней на колени.
Король не шелохнулся и не открыл глаз. Он видел ее в такие минуты и… боялся. Да, на королеву страшно было смотреть. Ее лицо, ее прекрасное лицо, пылало гневом. От всей ее фигуры веяло решительностью и даже властностью. И на пути этой все подавляющей властности король воздвиг глухую стену. Он закрыл глаза и походил на уставшего человека, когда тот остается наедине с собой. Для него в это время никого не существовало.
Но эта проявленная властность вмиг победила людей, сидевших в этом кабинете. Они встали и на цыпочках удалились. Правда, маршал, прежде чем закрыть за собой дверь, оглянулся. Его взгляд кота так и впился в фигуру Бланки. И ему вдруг так захотелось издать позывной мяукающий клич.
– Ты не хочешь со мной разговаривать. Но я все же тебе скажу. Ты забыл, кто нам помог в борьбе с принцем Петром де Дре. Как ты его, этого Моклерка, боялся. Это он пытался захватить престол, но, если бы не помощь графа Ангеррана де Куси, кем бы ты был сейчас? И такая ему благодарность!
Чувствовалось, как в ее груди клокотала злость. И по тому, как креп ее голос, было понятно, что она готова перейти в гнев.
– Мама, – открывая глаза, тихим голосом назвал он ее.
«Мама»! Как давно она не слышала этого слова! Оно враз оборвало в ее груди натянутые струны. Она подошла к королю. Он поднялся, уступая ей место, и, склонившись, положил голову на ее колени.
– Сынок, – сладким голосом произнесла она, поглаживая его по голове, – сынок!
– Мама! – он поднял голову, – ради тебя я могу простить графа Ангеррана. Но кто простит меня? Матери тех молодых дворян, которые были повешены по прихоти графа? Или их невесты, которых они не смогли осчастливить, или их друзья, которые верят в справедливость королевской власти? Народ, так любящий тебя, может и разочароваться. Мама, тебе ли не знать, что счастливо может быть королевство в том случае, если король справедлив, благочестив и целомудрен. Но и неустрашим в годину бедствий.
Он встал, но в знак того, что выполнит ее любую волю, склонил голову. Поднялась и она:
– Мой сын, мой дорогой король! Ваше величество, сир! Я преклоняю голову перед твоим разумом. Ты прав! В справедливости – сила королевства. Прости меня!
Король улыбнулся:
– Мама, не убивай себя. Ангерран за помощь получил сполна. Но никто не давал ему права вечно нарушать наши законы.
– Ты прав, мой сын, – и она направилась к дверям.
Король пошел рядом. Около выхода он остановился, положив руку на дверную ручку.
– У тебя может появиться еще один проситель. Молодой граф Тулузский. Но я хочу напомнить тебе, что ты рассказывала мне о моем дяде. Король Альфонс когда-то сказал: «Раздробленное королевство – всегда лакомый кусочек для желающего поживиться».
Теперь улыбнулась королева:
– Я знала, что ты у него забираешь ряд сенешальств. Я жду не дождусь того времени, когда Тулузское графство станет частью твоего домена.
Король поцеловал ей руку и открыл дверь.
ГЛАВА 18
В этот день лето вновь вернулось на земли Малой Азии. Северо-западный ветер, приносивший прохладу и временами моросящий дождь, отступил под натиском аравийского суховея. Солнце перекалилось, заставив попрятаться все живое. И только два всадника, не обращая внимания на жару, медленно двигались в северо-западном направлении, словно пытаясь догнать убежавшую прохладу. Если бы кто-то взглянул на их лица, то увидел бы, как они были юны. Правда, один из них, судя по его торсу, был гораздо выше, крепче и выглядел несколько старше. Ехали они молча, как спутники, которые за долгое время своего путешествия все выговорили и теперь жаждали как можно скорее достичь желанного места. Единственное, что скрашивало их путь по каменистой местности, так это то, что она довольно резко менялась. Вместо безжизненных каменистых глыб стали появляться островки зелени в виде сосновых или дубовых рощ. Усилился запах полыни и чабреца. Но ненадолго. На смену ему пришел запах шебляка. Зашелестели травы. Блеснула вдали гладь серебряного озера.
– Вода! – радостно воскликнул тот, который был поменьше, и, хлестнув коня, поскакал к водоему.
– Осман, ты куда? – понеслось ему вдогонку.
– На озеро, Санд! Давай за мной.
И вот уже их тела рассекали светлые и прохладные воды. Они гоготали на всю округу, брызгались, как два шалуна. Их кони, принюхавшись, пили не торопясь, основательно, точно хотели создать запас на дальнюю дорогу.
Накупавшись, они лежали на теплом берегу, отдав тела на растерзание безжалостным солнечным лучам.
– Осман, далеко ли до твоего стойбища? – спросил Санд, водя по его спине сорванной травинкой.
Юноша пытался отмахнуться, как от мухи, чем рассмешил Санда. Поняв, в чем причина, Осман вскочил и с хохотом набросился на того. Но Санд гораздо сильнее. Он поймал его руку и подмял под себя. Опять смех. Отдышавшись, Осман стал оглядываться по сторонам. Санд понял, что он хочет получше приглядеться к местности. Наконец Осман сказал:
– К вечеру точно будем дома.
Он не ошибся. Когда солнце, как усталый путник, готовилось приклонить свою голову, Осман вдруг решительно свернул в сторону и поскакал на пригорок. Санду ничего не оставалось, как последовать за ним.
– Смотри, – он показал кнутовищем вперед.
Перед ними раскрывалась необъятная долина, сквозь занятая шатрами. Они были разные. От огромного размера в центре они уменьшались к границам стойбища.
– Видишь! – радостно воскликнул Осман. – Мы – дома! Вперед!
За мчавшимися всадниками увязалась свора собак. Они подняли такой лай, что многие выскакивали с оружием в руках.
Около огромного шатра всадники осадили коней. Стража, бросившаяся было к ним, узнав Османа, исторгла крик восторга. Осман взял Санда за руку, и они вошли в шатер. Эртогрул, еще не зная причин крика, встретил их с саблей в руках. Но, увидев Османа, отшвырнул саблю и бросился к нему навстречу. Он обнял сына и долго держал в объятиях. В этом его действии выразилось то чувство, которым он жил последнее время.
Когда Осман освободился из его объятий, он сказал:
– Отец, это мой брат. Я обязан ему жизнью.
Бей посмотрел на Санда и тоже обнял и его.
По стану, словно молния, пронеслась весть:
– Осман вернулся!
Люди, несмотря на позднее время, потянулись к бейскому шатру. Шум с улицы, заполнивший шалаш, заставил его обитателей выйти из шатра. Толпа встретила их появление торжествующими криками. Они не смолкали, и Осман понял, чего от него хотят. Он вернулся в шатер, а когда снова вышел к народу, держал в руках шкуру. Подвиг был налицо. Крик восторга потряс долину. Герою пришлось рассказать о своей битве со зверем. Его заставили снять куртку со следами крови, и она пошла гулять по рукам, вызывая возгласы глубокого почтения. Когда шум несколько утих, Осман, взяв руку Санда, вывел его вперед:
