Почему худые нравятся мужчинам — загадка. Но еще интереснее, что такая мода сложилась совсем недавно. Есть куча свидетельств — в том числе, запечатленных в камне или на холсте — что вплоть до эпохи Возрождения красивыми считались пышные женщины. Конечно, есть исключения. Судя по шее, Нефертити была тонкой и элегантной, да и Венеру Боттичелли никак нельзя назвать толстой. И вот уже викторианцы боготворят осиные талии, женщины приговаривают себя к затягиванию в корсет, а некоторые даже удаляют пару ребер, чтобы сделать талию еще уже. Скажем, Лилли Лэнгтри (Lillie Langtry) могла обхватить свою 18-дюймовую (45-сантиметровую) талию двумя ладонями — при том, что даже у самых худых современных моделей обхват талии составляет порядка 22-дюймов (55 см). Но нам не обязательно так глубоко копать собственную культуру, чтобы увидеть: пухлые женщины раньше были привлекательнее худых. Мужчинам «диких» племен во всем мире однозначно нравится пухлое женское тело, и во многих сообществах, живущих на грани выживания, люди вообще стыдятся тощих родственниц.
Как сказал Роберт Сматс (Robert Smuts) из университета Мичигана, давным-давно стройность была слишком распространена и являлась признаком бедности. Сегодня она связана с этим обстоятельством только в странах третьего мира. В остальных же богатые женщины могут позволить себе диету с пониженным содержанием жира и трату денег на похудение и фитнес. Стройность стала тем, чем раньше была полнота — признаком статуса.
Сматс пытается доказать, что вкусы мужчин просто переключились. Произошло это, предположительно, путем перенастройки зависимостей между определенными признаками и статусом партнерши. Сегодняшний молодой человек бомбардируется — в частности, индустрией моды — подтверждениями связи между стройностью и богатством. В критический период формирования сексуальных предпочтений его мозг начинает устанавливать эту связь бессознательно — и делает идеальную женщину худой
{434}.
Статус-сознательность
Эта теория вступает в прямой конфликт с выводами предыдущей главы, поэтому либо то, либо другое нам в итоге придется отбросить. С одной стороны, вроде бы, именно женщины, а не мужчины обращают внимание на социальный статус своего потенциального партнера. И социобиологи утверждают, что мужчины обращают внимание на признаки в девушке не богатства, а репродуктивного потенциала. Но буквально в предыдущем абзаце мы говорили о том, что они определяют по женским талиям состояние их банковских счетов.
Несколько исследований дали недвусмысленный результат: красивые женщины и богатые мужчины вступают в брак гораздо чаще, чем красивые мужчины и богатые женщины. Кроме того, выяснилось, что физическая привлекательность женщины оказалась гораздо лучшим критерием социально-экономического статуса ее мужа, чем ее собственные статус, интеллект и образование. Это оказалось неожиданным — особенно, если учесть, сколько людей вступают в брак с коллегами, одноклассниками и одногруппниками
{435}. Если внешность женщины должна говорить мужчине о ее статусе, то почему бы ему просто не использовать свои прямые знания о ее статусе?
В отличие от женской стройности, мужские признаки статуса — в основном, прямые и «честные»: если бы они не были таковыми, то не являлись бы признаками статуса. Расточительство, храбрость и высокое социальное положение может имитировать лишь самый искусный шарлатан. А вот стройность — хитрая штука, ибо бедные женщины низкого социального происхождения когда-то уже бывали стройнее богатых и высокостатусных. Даже сегодня, когда бедные могут позволить себе только нездоровую пищу, а богатые питаются дорогой, худая женщина не обязательно богата, а толстая — не обязательно бедна
{436}.
В общем, идея о связи статуса со стройностью неубедительна: она — плохой признак богатства. Кроме того, мужчинам не очень важны социальные статус и состояние партнерш. Наконец, логика, согласно которой мужчинам нравятся стройные женщины, и потому социальный статус последних коррелирует с их стройностью — зациклена. Если богатые женщины тратят деньги на соответствие мужским идеалам (какими бы они ни были), а мужчины реагируют на признак женского статуса (каким бы он ни был), то и те, и другие в качестве сигнала статуса могут выбрать что угодно — в том числе, и пышность.
Проблема в том, что мне нечего предложить взамен. Допустим, во времена Рубенса мужчинам нравились полные женщины, а сегодня — худые. И на пути от пухлых матрон Рубенса к нашим анорексичным идеалам мужчинам перестали нравиться самые толстые и умеренно полные, а стали нравиться самые худые. Теория полового отбора Рональда Фишера предлагает возможный механизм такого перехода. У мужчины, выбирающего худую девушку, будут худые дочери, которые будут привлекательны для высокостатусных мужчин — если им тоже нравятся худые. Даже если такая жена родит меньше детей, чем толстая, ее дочери будут удачнее выходить замуж и будут достаточно хорошо обеспечены, чтобы вырастить больше наследников. В итоге, у мужчины, предпочевшего худую жену, будет больше внуков, чем у выбравшего толстую. Теперь допустим, что сексуальные предпочтения передаются через культурные механизмы (путем подражания), и что юноши, наблюдая за поведением окружающих, начинают ассоциировать стройность с красотой. Такой механизм даже сам по себе был бы адаптивен, ибо гарантировал бы, что мужчины внимательно отнесутся к господствующей моде (подобно самке тетерева, которой резонно выбирать того же самца, что и другие самки). Если бы мужчины игнорировали диктат социальных стандартов (предпочитать пышных либо худых), их дочери рисковали бы остаться старыми девами — так же, как сыновья тетерки рискуют остаться холостыми, если она будет выбирать короткохвостого партнера. Иными словами, даже если предпочтение передается через культурные механизмы, но сама предпочитаемая черта — генетическая, то фишеровская идея о влиянии моды на выбор партнера все равно работает
{437}.
Однако, честно признаюсь, это все меня не особенно убеждает. Если бы мода была настолько деспотична, ее было бы не так просто изменить. Если бы каким-то мужчинам перестали нравиться пышные женщины, разве не обрекло бы это их дочерей на бездетность? Напрашивается мысль, что новые стандарты мужских предпочтений возникли не потому, что старые перестали быть адаптивны — это все, похоже, вообще не связано друг с другом, получается, что либо мужские предпочтения поменялись спонтанно, без какой-либо ясной причины, либо мужчинам, на самом деле, всегда нравилась некая достаточно стройная форма.
Почему мы смотрим на талию
Решение этой загадки может дать работа гениального индийского психолога Девендры Сингха, ныне работающего в университете Техаса в Остине. Он заметил, что женское тело, в отличие от мужского, между половым созреванием и вступлением в средний возраст дважды сильно меняется. Фигура 10-летней девочки не так уж сильно отличается от фигуры, которая будет у нее в 40. Но в один прекрасный момент ее «жизненные показатели» неожиданно меняются: отношение объема талии к объему груди и бедер резко снижается. К 30 годам оно опять начинает расти: грудь теряет упругость, а талия перестает быть узкой. И мода, за редкими исключениями, всегда ставит это отношение выше всего остального: корсажи, корсеты, турнюры и кринолины делали талию тоньше по отношению к груди и заду. Сегодня эту задачу решают лифчики, силиконовые импланты, накладные плечи в пальто (делающие талию уже визуально) и тугие пояса.
