Вася смекнул, что дело пахнет не то что керосином – ракетным топливом, и побежал сдаваться.
– Ну и что мне теперь с тобой делать? – вздохнула Галина Владимировна.
– Может, в больницу? – с надеждой спросил несостоявшийся средний класс.
– Они хоть на связь-то с тобой не перестали выходить?
– Перестанут они, как же! Дразнятся, причем «космический лох» – это самое безобидное, что они говорят!
– Ладно, сейчас напишу направление. Заодно придется, я чувствую, провести экспертизу сделкоспособности.
– Согласен! Согласен! – обрадовался Вася и показал потолку язык.
Бог не фраер!
Лихое прошлое и не менее интересное настоящее нашей страны настолько тесно переплетено с темой этапов и лагерей, что, похоже, отложилось у населения где-то на генетическом уровне. Начиная с политиков, которым, такое впечатление, можно давать срок просто авансом, сразу по приходе в систему – типа потом все равно будет за что. И заканчивая последним водителем маршрутки, который щедро делится с пассажирами репертуаром очередного (внимание, эвфемизм!) шансонье.
И это не считая горячей нелюбви к стукачам. Вот уж поистине общенародная черта! Это в Европе можно гордиться табличкой над дверью «Здесь живет сознательный гражданин, сотрудничающий с полицией». Повесить в России что-либо подобное – все равно, что появиться в аэропорту Нью-Йорка в футболке с надписью: «Я няшный ваххабит». Или «Талибан – мимими».
Эту историю рассказали мне коллеги из… впрочем, неважно, город называть не буду. В те золотые времена, когда их спецбригада еще располагалась на базе психбольницы, захаживал к ним в гости один товарищ из технического персонала. Придет, бывало, посидит, погреет уши – и в администрацию, на доклад. А орлы потом удивляются: откуда у начальства такая осведомленность? И про субботний плов, и про семьдесят граммов на брата в честь чьего-то дня рождения, и про неофициальное мнение о себе, любимом. Опять же, взыскания. Неприятно.
Потом личность дятла-докладчика все же установили и думали даже оную набить, но не стали. Там той личности – на половину санитарского кулака, еще помрет от стыда и раскаяния. Опять же, бог шельму метит, глядишь – и этому отольется. Но от посиделок отлучили. А потом он куда-то пропал. А через некоторое время и спецбригада переехала из родного дурдома на станцию скорой помощи.
И вот однажды он появился там, на подстанции. Ребята как раз затеяли шашлыки по поводу какого-то праздника. Повисла тяжелая пауза. Бутылку коньяка, на которую отработавшая и собирающаяся по домам смена с интересом поглядывала, доктор прикрыл халатом – от греха подальше.
– Нашел-таки, – хмуро сказал санитар. – Сразу побежишь стучать или как?
Ответный монолог был очень экспрессивен, за одним недостатком: членораздельная речь в нем полностью отсутствовала. Но если бы Герасим с таким же жаром попытался объясниться со своей Му-Му, собачка сама привязала бы себе на шею камень и добровольно утопилась.
Доктор, прислушавшись к выразительному мычанию, вклинился в беседу:
– Так. Ну-ка, зажмурь глаза. Ага. А теперь оскаль зубы. Угу. Высунь язык как можно дальше. Понятно. Руки перед собой вытяни. Сожми мои два пальца левой рукой. Теперь правой. Что, инсульт был? (Интенсивное кивание.) Давно? Ах да, извини. Вот бумага и ручка, напиши когда. И заодно – ишемический или геморрагический. Что, и левой рукой написать не сможешь? Занятно, моторная афазия и аграфия в одном флаконе. Ну что ж… – Он достал спрятанную было бутылку и разлил по стаканам. – Нам не болеть и тебе поправиться. Вот, держи тридцать граммов, больше тебе все равно нельзя.
Глядя на вытянувшиеся лица спецбригады, доктор пояснил:
– Он никому не расскажет. И не напишет. Верно говорю?
Мужик отчаянно закивал. Ребята облегченно вздохнули, и праздник продолжился. Никто не заметил, когда молчаливый товарищ оставил их компанию и исчез из вида. Появился снова он где-то через час, когда посиделки закончились. В сопровождении старшего врача подстанции.
– Ну и что ты мне хотел показать?
– Ыыыы!
– Это спецбригада. А тебе нужно к невропатологу. Понял? К нев-ро-па-то-ло-гу.
– Ммааа!
– Они психов возят, ясно? А тебе нужна линейная бригада.
– Ыыыы! Уууу! Мляааа… – выдохся мужик и перешел на язык жестов.
Он щелкнул средним пальцем себе по шее, аккурат под челюстью, и показал на медленно мрачнеющих орлов. Потом, как мог, изобразил процесс приготовления и поедания шашлыка.
– А-а! – догадался старший врач. – То есть, мало того что тебя инсульт трахнул, так ты еще и калдырить не бросил! И, – он попытался повторить жест, которым болезный изобразил ворошение углей и переворачивание шампуров, – тебе привиделись эти. Ну черти мелкие. Очень, – повторение жеста, изображающего их поедание, – злые и кусачие. Ну тогда ты по адресу. Сейчас они тебя отвезут куда надо. Эй, эй, ты куда?!
Товарищ, смекнувший, что сейчас произойдет, дал деру. Даже правая нога, которую он чуть подволакивал, не смогла сколь-либо заметно снизить скорость улепетывания. Все-таки мотивация – великая вещь.
Объявляем автономию!
Линейная бригада скорой помощи считает экипаж барбухайки страшными лентяями: количество вызовов у тех и других просто не сравнить. Зато качество… На днях смене Дениса Анатольевича пришлось сделать десять выездов. И все боевые. Даже одну укрепленную огневую точку пришлось штурмовать.
К Василию (назовем его так) спецбригаду вызвали родители. Стаж болезни у него немаленький, и почти ни одна госпитализация добровольной не была. Парень провел ретроспективный анализ и сделал вывод: ни разу он не больной. Диагноз ему поставили по заданию всемирного сионистского оккупационного правительства. Даже родителей подменили на двойников-соглядатаев. Про докторов вообще речи не идет, они и не доктора вовсе, а передовой карательный отряд. Просто без пейсов, в целях глубокой секретности. И Тору они маскируют под томики Фрейда. У них везде по городу установлены мозговые сканеры: только успеешь подумать что-нибудь антисемитское – сразу оказываешься в дурдоме, на перевоспитании. Хорошо, что от тех, настоящих, родителей осталась дача.
Узнав, что ехать предстоит за город, Денис Анатольевич затребовал провожатых. Родители Василия долго отнекивались – дескать, он и так на нас косо смотрит, а если увидит, кто его сдал, так и вовсе житья не будет. Даже попытались нарисовать схему проезда, но, поскольку оба смыслили в топографии немногим больше, чем шимпанзе в теории фракталов, все же согласились прокатиться с ветерком. При условии сохранения инкогнито.
Машину пришлось оставить на въезде: дачный сторож сообщил, что Василий с утра занял наблюдательный пост на чердаке своего дома и при малейшем подозрении на шухер может уйти огородами. У него, мол, там бинокль и много всякого разного – впрочем, сами увидите. К дому подбирались короткими перебежками. На одном из открытых участков родители пациента порекомендовали двигаться по-пластунски, но понимания не встретили. Сошлись на том, чтобы изобразить подвыпившую компанию.
