До того как всерьез заболеть, Валентина
[25]
перепробовала столько боевых приемов ведения семейной дискуссии, выстроила столько тактик и стратегий… Словом, Сунь-Цзы и его «Искусство войны» – так, пособие пионерам для игры в «Зарницу». В ход шли метательные бокалы осколочно-фугасного действия, недорогие сервизы с кратким междускандальным периодом полураспада и даже категорический чугунный аргумент.
А потом случился первый приступ. Что послужило началом спора в тот раз, сказать сложно. Валя помнит одно: муж, как обычно, был неправ. Мало того, он в своей неправоте был упорен. Потом – провал. Пришла в себя – вокруг идиллия. Тишина, чистота, на лбу мокрая тряпочка, супруг подает в постель чай с бутербродами. Хлеб с колбасой рубил, должно быть, топором, но на выговор сил уже нет.
Сбор анамнеза показал, что Валя отсутствовала в реале три минуты. Кто все это время орал дурным голосом всякое непотребное, срываясь в конце каждой фразы на вой укуренной баньши? Точно не она. Во всяком случае, ничего такого за собой она не припоминает. И как падала на кровать, предварительно убедившись, что не промахнется, – тоже.
Приступы стали повторяться. Теперь без них не обходилась ни одна семейная ссора. Врачи пытались найти причину приступов, но все приборы, как назло, отказывались видеть страшную Валину болезнь. Делать нечего, пришлось пойти туда, куда все так упорно посылали. К психиатру. И даже полечиться в отделении неврозов. А потом еще раз. И еще.
Болезнь на некоторое время отступала, но потом муж снова забывал, как он по жизни неправ, – и наступало новое обострение. Валя даже стала подумывать об инвалидности: на работе после пары таких приступов на нее начали нехорошо коситься. Но психиатр, зараза, не проникся. Более того, он имел неосторожность при живом и хорошо все слышавшем муже заявить, что свежий воздух и физическая работа творят чудеса. То есть, фактически, назвал лошадью!
Пришлось дома выдать пару внеплановых приступов. И тут супруг не выдержал. Подав Валентине в постель неизменный целебный чай с бутербродами, он сказал, что с него хватит. Еще один такой пролет баньши над семейным гнездом, еще одна разбитая тарелка – и они идут в ЗАГС. Только Мендельсон, падла, на этот раз будет тихо сопеть в две дырочки. Вопросы есть? Ну и прекрасно.
На прием к психиатру Валентина пришла через пару месяцев. Непривычно тихая. Нет, доктор, больше тех приступов не было. Ага, даже с соседями помирились. Нет, с мужем тоже больше не ругаемся. Потому что не получается. Вы не думайте, у меня есть много чего ему сказать, но я не могу. Нет, не стесняюсь. Просто, как только я хочу, как раньше, с ним поспорить, у меня отнимается язык. Совсем. И немеют обе руки. По плечи. И так на час-другой. Нет, он не сердится. Гладит по голове и говорит, какая я хорошая и что-то там про новообретенное дао. Да, все прочее тоже наладилось, уже седьмая неделя пошла. Мне бы только узнать, что с немотой и онемением делать. Ничего? Само пройдет? Не торопить события и не спугивать семейное счастье? Спасибо, доктор.
Общежитие на Арцыбушевской, 60-е годы
Мне написал из Нюрнберга коллега, психиатр Владимир Абрамович Котляревский. Он учился в Куйбышевском медицинском институте с 1959 по 1966 год, работал 6 лет по распределению в Западной Сибири, потом в Ленинграде. Сейчас на пенсии, живет в Германии. Он хотел поделиться историями из своей студенческой жизни тех далеких лет, а также из врачебной практики. Я с удовольствием согласился пересказать их вам.
Общежитие на Арцыбушевской, 171 я уже как-то упоминал в своих рассказах. История его примечательна сама по себе. Пересказывать не буду, просто дам ссылку. Надо сказать, сейчас здание тюрьмы выглядит нарядно: его подкрасили в охряный (основной фон) и белый (углы и обрамление окон) цвета. А тогда это было просто массивное здание красного кирпича. Почти не изменившееся со времени его постройки.
Внутри… ну тюрьма тюрьмой: два пересекающихся в форме креста коридора, центральные проемы до самой крыши и ряды камер на каждом из четырех этажей. Разве что в одиночках теперь селили по двое студентов. И срезали металлические сетки между этажами. И решетки с окон. О последнем особенно горевали вахтерши и комендант. Почему?
Дело в том, что на самом деле секс в СССР все-таки был. Только не у всех. Кому-то оставалось довольствоваться горячей любовью к Коммунистической партии Советского Союза. И пытаться подбить остальных на групповуху: дескать, мозги – пожалуйста, а живого человека, да вне законного советского брака – ни-ни! Гендерно-топографическая сегрегация в общежитии была строгой: мальчики занимали левую от центрального входа половину общаги, девочки – правую. А на входе сидели вахтерши разной степени церберности.
Ну и как тут пригласить согласную на буржуазный разврат даму в гости? Особенно если со стороны? Проблема. Но студент – он на то и студент: выпить и потрахаться организует даже в тюрьме! Бесперебойная доставка посторонних девушек и спиртного осуществлялась через окна первых этажей. Обитатели тех комнат, через которые шла контрабанда, не вредничали: комиссионные со спиртного шли регулярно плюс высокий шанс познакомиться и договориться о встрече, пока помогаешь влезть в окно, – красота!
Один товарищ, правда, пострадал: то ли дама оказалась более корпулентной, нежели он рассчитывал, то ли он был так впечатлен и выпрыгивал из штанов, но только транспорт получился не ее и в комнату, а его и на бетон отмостки. И вместо перетраха он получил перелом руки. Пришлось отвлечься на часок-другой на травмпункт и в тот день из двух пунктов повестки дня ограничиться только рюмочным. В двойном размере – в порядке компенсации и дополнительной анестезии.
В окна прыгали не только за женщинами. У одного студента, Васи, была привычка выходить из своего окна во двор общежития, когда там собирались ребята для игры в волейбол (а игроком он был заядлым): прыгнул – и на месте, это пусть бешеные собаки делают здоровенный крюк через вахту да в обход здоровенного крыла! Эта привычка как-то раз сыграла с ним злую шутку. Вася в тот день сидел в компании ребят в комнате на втором этаже. Даю вводную: высота потолков – повыше, чем в сталинках будет. Сидели, грели душу спиртным (надо сказать, употребляли тогдашние студенты довольно регулярно, но не зло, отнюдь не зло). Болтали об учебе и девушках, с упором на последний пункт. И тут – во дворе становится все громче и громче: народ собирается на очередной внутренний матч по волейболу. Студенты, у которых осталась в заначке тонна-другая неугрызенного гранита науки, спешно закрывают окна, чтобы не отвлекаться, остальные, напротив, рассаживаются на подоконниках, чтобы ничего не пропустить. Вася, уже успевший опрокинуть три-четыре рюмки, подхватывается – как же там без него! – и со словами «мужики, дальше без меня!» шагает в окно. Второго этажа. Васин вопль, треск ломающихся веток – и тишина. Ребята выглядывают наружу, готовясь к худшему. Внизу, на уцелевших ветвях дерева, в метре от земли висит Вася. И подает признаки жизненной и обсценной лингвистической деятельности. В активе – несколько ушибов, пара десятков царапин – и стойкое отвращение к предстоящему матчу. Крикнув, чтобы без него не наливали, Вася длинным, но безопасным кружным путем вернулся за стол, закаялся впредь отрываться от коллектива и затребовал штрафную – за мягкую посадку.
