— Бурмакин, ты чересчур вызывающе себя ведёшь. Мало того, что у тебя синяк под глазом, так ты ещё и хамишь. Ты пьян?
— Я обкурен, но к делу это не относится. Давно, давно, враг мой Зайнетдинов, я собирался высказать тебе своё «фэ». Всё никак руки не доходили.
— Бурмакин, ты уволен! — заверещал Хоттабыч.
— И это всё, что ты можешь? — усмехнулся Переплут, — придумай что-нибудь пострашнее.
— Ты, наверное, не понял, Бурмакин? Ты уволен и с этой самой минуты пополнил армию безработных. Что может быть страшнее?
— Страшнее безработицы? Ну, например, скоропостижная смерть.
— Страшнее безработицы ничего нет и быть не может! — рявкнул Зайнетдинов, и все работники отдела согласно закивали.
— Вы ороговели? — изумился Переплут, — вы что, с ним согласны?
Все опять дружно закивали.
— Ну, славяне, вы докатились. Чтобы потомки свободных славянских племён боялись потери ярма? Чтобы безработица стала страшнее смерти? Куда уж дальше? — обалдел Переплут, — раньше, хоть понятно, грозили отсечением головы или погребением заживо. А сейчас наказывают отстранением от трудовой повинности. Чудеса, да и только.
Зайнетдинов ретировался в свой кабинет, а работники окружили «Ваню» и стали наперебой предлагать ему свои варианты мира с Инвером Фаттаховичем. Чемоданов предложил сослаться на смену погоды и резко континентальный московский климат, способный вызывать приступы безумия. Вислогузов, посоветовал просто встать на колени и из этой кроткой позиции объяснить Хоттабычу ванину пиковую ситуацию с кредитом за машину. Вера ничего не предлагала, она смотрела на жениха влюблёнными глазами, и в её взгляде читался ужас и восхищение.
— Спокуха! Спорим, что после нашего с ним разговора, он попросит у Кандаурова удвоить мне зарплату, — Переплут в сутулой шкуре Бурмакина прошагал к двери шефа и толкнул её ногой.
Планктон охнул и застыл в ожидании чудовищных последствий, а «Иван» переступил порог зайнетдиновского кабинета и жалобно заныл:
— Иновер Хоттабыч, у меня неподъёмный кредит за машину, мне нельзя в безработные. Хоттаб Иноверыч, пожалейте меня, сироту уколовскую, не выгоняйте на улицу.
— Как ты меня назвал? — заиграл желваками Зайнетдинов.
— При встрече? — услужливо припомнил Переплут, — толстопузом, упырём, вурдалачищем, а, в оконцовке, пеньком трухлявым.
— Ты опять за своё? — побагровел шеф.
— Никак нет, пришёл умолять вас о снисхождении. Во всём виноват континентальный московский климат, вызывающий приступы безумия.
— Бурмакин, ты что, за завтраком борзятины объелся?
— Прости-и-ите меня, — заныл брат два.
— Прости-и-ите меня, — передразнил Зайнетдинов, — отработаешь по полной.
— У меня долги-и-и, креди-и-иты, — стал подвывать Переплут.
— Да хоть грыжа и геморрой, — ухмыльнулся Инвер Фаттахович, — мне-то что? Премии лишаешься, бонусов лишаешься, в отпуск не идёшь.
— За что-о-о?!
— За наглость.
— Я свободен?
— Нет. Посмотри мой компьютер, в нём опять какой-то червь завёлся. Откуда только эти черви берутся?
— Знамо дело, откуда — из порносайтов, — усмехнулся Переплут, копаясь в загрузках, — что, Хоттабыч, порнушкой активно интересуешься?
— Что ты сказал?! — выкатил глаза от гнева руководитель среднего звена, — да как ты смеешь?!
— А откуда у тебя всё время черви заводятся? — брат два прищурил левый глаз, — ты, Хоттабыч, с похабных сайтов не вылазишь, всё рабочее время в них сидишь. Поздравляю тебя, ты хоть и немолод, но по порнонухе шаришься, как недоросль. Припекала бы тобой гордился.
— Это ложь и клевета!
— Хоттабыч, сейчас браузер запоминает адреса и регистрирует самые посещаемые сайты. Хочешь, покажу, на какой срамной сайт ты последний раз заглядывал?
— Не надо! — запаниковал Зайнетдинов.
— Нет, я покажу, — стал настаивать Переплут, — мне кажется, ты ставишь мои слова под сомнение. Ты мне не доверяешь?
— Доверяю, доверяю.
— Уверен?
— Клянусь.
— Так мир или война?
— Мир! — взвизгнул Зайнетдинов.
— Итак, — брат два уселся на край стола и принялся диктовать условия мира, — бонус получаю, премию получаю, в отпуск иду.
— Без вопросов.
— Я становлюсь твоим заместителем, и моё денежное пособие возрастает в два раза.
— Хм, — кашлянул Инвер Фаттахович, — видишь ли, Бурмакин, всё не так просто.
— Ну, я пошёл, — криво усмехнулся брат два, — извини, Хоттабыч, но мне придётся таки пойти и заложить твою срамоту Глебу Игоревичу.
— Я согласен, — сдал в голосе Зайнетдинов.
Глава 12. Порядочное приданое
1. Лера
Секретарша, а по совместительству любовница хозяина, Лера Кобылкина прихорашивалась, глядя в зеркало. Ещё десять лет назад подобных особей было не так уж и много, но сегодня этот вид расплодился, расселился по всем странам и континентам и даже служит темой для анекдотов. Лера являлась характерной представительницей вида блондинок: у неё были тугие, белокурые локоны, безмозглые, голубые глаза и непроходимая тупость, доставшиеся ей от матушки природы. А вот надувными губами и грудью под размер ладони Кандаурова её наградили рукастые хирурги. Лицо и фигура Кобылкиной тешили взгляд, тупость же не умиляла и не бесила, она поражала воображение. Лера поправила прядь волос и призналась:
— Глеб Игоревич, я, кажется, беременна.
— Замечательно, — отозвался Кандауров, продолжая шарить в карманах, в поисках ключей от машины, — сегодня вечером в ресторан идём?
— Идём.
— А на дачу едем?
— Едем.
— Тут Кандауров ощутил в груди некий дискомфорт.
— Что ты сказала?
— Что мы едем с вами на дачу.
— А перед этим?
— Что идём с вами в ресторан.
— А ещё перед этим?
— Что я беременна.
— Раскудрит твою через коромысло, — ругнулся Глеб Игоревич, — с чего ты взяла?
— Я сегодня была у визажистки, она взглянула на меня, и шепчет: «Лер, да ты никак на сносях».
— Визажистка нашептала? — облегчённо выдохнул Кандауров, — много она понимает, твоя визажистка. Поехали в клинику, там разберутся.
Из кабинета гинеколога Кандауров вышел темнее тучи и яростней грозы.
— Целых пятнадцать недель! — засопел и забрызгал слюной на весь этаж Глеб Игоревич, — куда ты только смотрела, дура?! На таком сроке никто, ни за какие деньги за аборт не берётся. Придётся тебе рожать, бестолочь, другого выхода нет. Зачем я, вообще, с тобой связался?!
