— Иду! — Переплут с разбега прыгнул на кровать, — ну, кто хочет попробовать голливудского тела?!
— Я! Я! Я! — наперебой закричали будущие старлетки.
Шампанское и текила лились рекой, девчонки стонали и визжали, а график работы фабрики звёзд оказался расписан на несколько лет вперёд. Все главные роли, естественно, поделили, присутствующие, но тут заявилась хозяйка квартиры и, почему-то, стала всех гонять.
— Прошмандовки! Шалашовки! Марамойки! Вон! Все вон! Кобели! Тунеядцы! Двойники несчастные! Валите отсюда на Красную площадь с приезжими за двести грамм портвейна фотографироваться!
— Юленька, я тебе сейчас всё объясню, — Припекала попытался разрядить обстановку.
— И слушать не хочу! Вон! — заверещала Юля, — убирайтесь!
— С ума сошла, — пожал плечами Переплут, — пойдём, Брэд, у нас своя квартира есть.
Тусовка переместилась в квартиру Бурмакина. В процессе переезда звёздный состав девчонок был обновлен и увеличен. Опять шипело шампанское, скрипела кровать, и раздавались женские стоны, опять щедро и заслуженно распределялись роли в мелодрамах, ужастиках и боевиках. Вечеринку, как обычно, сгубило женское любопытство. Сначала, одна неугомонная дева заинтересовалась спящим Иваном.
— Ой, а кто это за столом спит.
— Ваня Собакин.
— А почему он спит?
— Умаялся за день.
Потом ей взбрело в голову пожмакать дрыхнущих анчуток.
— Смотрите, какие прикольные мягкие игрушки, — ахнула шалунья.
— О-о-о! Девочки! — Ермолай проснулся и закрутил пятачком, — погладь меня, красавица, давненько я не мурлыкал.
— Лучше меня погладь, — ревниво запищал Спиридон, — у меня шёрстка бархатистей.
— Ва-а-ау! — завизжали девицы и стали выскакивать голыми на лестничную клетку.
Через тридцать секунд бурмакинская квартира опустела.
— Ну, бесёнки, ну, удружили! — разгневался Припекала, — марш в переноску и чтобы оттуда ни ногой!
Анчутки шмыгнули в переноску и виновато затихли, а Переплут растолкал Ивана.
— Что? Где? Я немного задремал? — Бурмакин продрал глаза и посмотрел на часы, — мне пора в офис, время поджимает.
— С таким сном, как у тебя, Ваня, можно всё царствие небесное проспать, — рассмеялся брат два, — вечер на дворе.
— Как вечер? — ужаснулся Бурмакин, — неужели я весь рабочий день проспал?
— Конечно. Благодари славянского Бога Переплута, что у тебя есть я. Мне пришлось в свой выходной переться к тебе в офис и всех там строить.
— Что ты опять замутил? — похолодел Ваня.
— Ничего особенного. За один день заработал тебе сто пятьдесят тысяч баксов и устроил повышение по службе.
Он высыпал из саквояжа пачки денег и подписанные Кандауровым бумаги.
— Наколдовал, небось? — не поверил Бурмакин.
— Ничего подобного, всё, что ты видишь, нажито непосильным трудом. Можешь теперь квартиру на эти деньги прикупить.
— На такие крохи хорошей квартиры не купишь.
— Ну, извини.
Иван огляделся. По всей квартире валялось женское бельё, платья, блузки и босоножки.
— Что здесь творилось, пока я спал?
— Они сюда двадцать дев выписали, — накапал из переноски Еря.
— Двадцать одну, — поправил Спиря, — я успел их посчитать.
— Что?! Двадцать девушек скакали здесь голышом?
— Двадцать одна, — уточнил Спиря.
— Что ж вы меня не разбудили?! — взревел Бурмакин.
— Тебя добудишься, — хмыкнул Припекала, — раньше сам в гроб уляжешься.
— Я уж и в бок тебя пихал и по щекам хлопал, — пофантазировал Переплут, — бесполезно. Ты продолжал спать, как часовой на посту, здоровым, беспробудным сном.
— Что ж мне так не везёт-то, — расстроился Ваня.
— Не везёт? — обомлел Переплут, — за один день заграбастать сто пятьдесят тысяч баксов и заполучить пост Хоттабыча. И это называется: не везёт? Ваньша, ты просто зажрался.
— Угостил бы своих благодетелей, — намекнул Припекала, — с барышей-то можно.
— Есть у меня на примете одно милое местечко, — вспомнил Бурмакин.
— Вот, так-то лучше. Анчутки, мы берём вас с собой, но если вы опять набедокурите, пеняйте на себя, — предупредил Переплут.
2. Чокнутый бомжик
Экономный Бурмакин притащил Богов в тошниловку на Первомайской улице. Переплут окинул взглядом облезлые стены, вдохнул спёртый воздух и резюмировал.
— Ну, ты, Ванёк, и скупердя-я-яй. Не иначе как в пра-пра-пра-пра-дедушку своего, Велеслава, уродился.
Иван от всей души заказал графинчик водки, три салата оливье и три бутылки минералки. Боги сделали по глотку воды, поклевали заветренного салата, Переплут брезгливо понюхал водку и сразу отодвинул рюмку в сторону.
— Пойдём-ка мы с Припекалой на воздух, уж больно здесь кислятиной воняет.
Славянские Боги вышли на улицу, а к Бурмакину сразу подсел какой-то бомжик.
— Скажите, вы будете это пить? Нет? Что? Это не ваше? Ага… Тогда я допью, с вашего разрешения. Спасибо. Вы знаете, вот так я живу. Знаете, все по-разному живут, а мне вот так создателем дано. Здесь свободно? Я присяду? Иногда, знаете, мясо оставляют, но мяса сейчас не хочется, а вот выпью с удовольствием. А вот пить, действительно, хочется.
Бомжик подвинул к себе две недопитые бутылки и начал тщательно протирать горлышко одной подолом пальто.
— Надо протереть обязательно. Дезинфекция. Я всегда протираю.
— У вас льётся, — заметил Бурмакин.
— Ах, какая жалость, — бомж по-прежнему лил воду на пол.
— Э, мужик, поответственней, — брезгливо посторонился Иван.
— Жалко. Не со всеми диалог получается. Не со всеми. Да, разные люди встречаются. Иногда прогоняют. Могут и побить когда. Разные люди. Что же поделаешь? Я ведь давно уже хожу. Много чего видел. Накопилось. Деньги ведь есть, я в них не нуждаюсь. Да. А вот попить иногда хочется. Что же здесь поделаешь? Вот так и живу. Уже три тысячи лет хожу. Вы не думайте.
— Я и не думаю.
— Я три тысячи лет почти что хожу. Вы знаете, у меня сначала монолог был. Я ведь недавно стал диалог говорить. Я ведь знаете, только с собой говорил. Только сейчас диалог начинаю. Диалог нужен. А накопилось потому что. Не могу в себе держать. Я не могу дома сидеть. Вот так ходишь — много правды узнаёшь. И накапливается много.
— Быва-а-ает.
— Дома-то мне сидеть нельзя, я ходить должен. Я много чего уже видел. И знаю правды много. А женщины вот нет. Да. Женщины нет. Что же делать? Потому что, какая женщина выдержит? Я же хожу, всё время и много правды вижу. Не той правды, что в газетах. Знаете? А той правды, что сам вижу. Кто же это выдержит?
