Он решительно снял со стены гидрант.
— Одной струёй всю вашу подрывную деятельность прекращу, — Сиволап решительно взялся за вентиль, — и не будет в помине ни вредительства, ни саботажа, писсионарии злокозненные.
Немного поразмышлял и вернул шланг на место.
— Нет, — заключил, он, — команды не было. А без команды нельзя, ни в коем случае.
Сиволап опять пошуровал кочергой в жаровне.
— Покорчись, Переплут, покорчись. И ты, Припекала, повертись. Ха-ха-ха. Припекает тебя, небось, Припекала, а? Признайся. Ха-ха-ха. И анчутки ваши поганые пусть покрутятся, как ужи на сковородке. Ещё дерзили, доможилы мухортые, вертухаем обзывали. Вместе теперь жарьтесь, отступники. А вы как думали? С карачунами-то связываться? Надеялись, что без последствий обойдётся? Пожурят, пожурят и опять с миром отпустят? А не тут-то было.
Сиволап довольно потёр лапы.
— Вам тысячу лет без малого в Пекле гореть. А всего-то месяц истёк. Переплут, а, хочешь, я тебе плохую новость сообщу? Эта-то пока хорошая была. Слышишь меня, чурка обугленная? Или у тебя даже ушей не осталось? Через четверть часа твоя полюбовница родит байстрюка, а мы его отнимем и на опыты. А потому что негоже Полубогам по земле шастать, негоже. Изловим его, скрутим и Сварогу пред ясные очи. А уж он твоё отродье не помилует, наверняка на опыты пустит.
Сиволап задумался.
— А ведь ты меня не слышишь, Переплут. А-а-а? Али слышишь? Такую дивную новость пропустишь, пересмешник. Тут уж не веселья будет, нужно тебя этой новостью доконать.
Карачун снова залился смехом, здорово напоминающим собачий лай. Он ткнул лапой в экран на иконку «Обитатели Пекла», нашёл папку «Переплут» и кликнул её. Одна из головешек вылетела из жаровни, упала на пол и обернулась Переплутом. Тот был распарен и багров, словно только что из парилки. Бог Пьянства шумно выдохнул, изогнул левую бровь, и его покрыли белоснежные порты и рубаха.
— Одёжу-то сними, арестант, — хмыкнул Сиволап, — не положена острожникам одёжа.
— Что я, голым что ли, перед тобой стоять буду? — улыбнулся Переплут.
— И постоишь, не растаешь.
— Хрен тебе, собака серая.
— Опять ослушаться норовишь?
— А что ты мне сделаешь? Опять в Пекло загонишь? Мне так и так там гореть. Зачем ты меня, вообще, вызволил?
— Поговорить с тобой хотел.
— Ну, говори.
Сиволап немного помялся и начал:
— Я знаю, ты меня презираешь.
— Да нет, я к к таким, как ты, равнодушен.
— Нет, презира-а-аешь, шкурой чувствую. За вертухая меня держишь.
Переплут отрицательно покачал головой.
— А кем считаешь? Жандармом? Держимордой?
— Да никем я тебя не считаю! Что ты ко мне пристал?! — вспылил Бог пьянства.
— Нет, считаешь, — выдавил из себя Сиволап, — вот, даже разговаривать со мной не хочешь. Все вы, революционеры, такие. Вы, типа, светлые борцы с режимом и горящие сердца, а мы, карачуны — гниль болотная.
— Ты очень удивишься, приятель, — усмехнулся Переплут, — но я не революционер и не бунтовщик. Я анархист и отщепенец, и все ваши расклады мне по барабану. Всякий борец с режимом мечтает сам стать царём горы и карабкается наверх, используя чужие головы вместо ступеней. По пути он много разоряется о диктатуре, сатрапах у власти и тоталитаризме в обществе, но стоит ему забраться на Верховный Трон, как он мгновенно забывает свои якобинские замашки, ест на золотой посуде и калёным железом выжигает крамолу.
— А ты, значится, не такой?
— Тебе же сказали — я деклассированный элемент.
— А ты в курсе, — Сиволап взглянул на монитор, — что через пять минут твоя полюбовница родит Полубога, а мы его отнимем и на опыты. Как тебе новость?
— Долгожданная. А ты в курсе, что мы с тобой в ПУПе одни одинёшеньки?
— И что с того? — не понял Сиволап.
— А вот что, — Переплут обернулся Джейсоном Стехемом, заехал ногой карачуну в ухо и принялся молотить того задорно, технично и чрезвычайно болезненно.
— Не смей меня трогать! — зарычал Сиволап, — я нахожусь при исполнении!
— Давай, жалобу на имя Велеса черкни, — посоветовал Бог пьянства, отправляя карачуна в заслуженный нокаут.
Переплут вновь стал собой, перешагнул через Сиволапа и подошёл к монитору. Он отыскал и кликнул папку с названием «Припекала». Из жаровни выскочила головешка и превратилась в голого Бога любострастия.
— Хорошая была банька, — крякнул распаренный Припекала, облачаясь в белые одежды, — жаль без девочек.
Переплут кликнул на экране ещё раз. Из мангала выпорхнули два уголька и превратились в Ерю и Спирю. Шерсть анчуток была мокрой и засмоктанной, вид они имели жалкий и облезлый.
— Ну, что, бесы, знатно попарились? — хохотнул Припекала, — ещё хотите?
— Не-е-ет, — замотали анчутки головами.
— Короче, — Переплут занёс руку над экраном, — я рву отсюда когти, а вы — как пожелаете. Если откажитесь — один клик, и вы снова в Пекле. Согласитесь — добро пожаловать на волю, но в случае поимки, срока удвоят, хотя бесам, как я понимаю, без разницы. Так как: Пекло или свобода?
— Свобода!!! — в один голос завопили узники совести.
Часть четвёртая
Вадим
Глава 24. Роддом
1. Особенный младенец
Ваня сидел возле кровати Веры и был занят тремя вещами: он постоянно взбивал ей подушку, делал козу младенцу и листал толстенную книгу.
— Что ты там всё читаешь? — поинтересовалась Нежданова.
— Книгу о происхождении человека.
— Хочешь узнать о происхождении человека? — хмыкнула Вера, — бывай чаще в роддоме.
В палату заглянул дежурный акушер-гинеколог.
— Не нравится он мне, — прищурил левый глаз Бурмакин, — больно уж на пса похож.
— Тебе показалось, — успокоила его молодая мать.
— Чувствуешь, как псиной пахнуло? — Ваня прикрыл второй глаз и втянул носом воздух.
— Выдумываешь ты всё, — отмахнулась роженица, — ну тебя.
Бурмакин потискал в кармане шокер и воинственно выпятил нижнюю челюсть. В палату зашла дородная акушерка, уважительно взглянув на крупного младенца.
— Он у меня особенный, — похвасталась Вера.
— Ещё бы, — усмехнулась акушерка, — не писается, не какается и говорить начинает через полчаса после рождения. По-русски, по-английски и по-французски, без акцента и с прононсом.
— Да, он у меня такой, — гордо заявила Вера, любуясь младенцем.
