«Ты для этого слишком молода, – сказала мама, подняв руку, словно защищаясь от меня. – Прости, ты слишком молода».
Она повернулась и вышла, а таблетки так и остались лежать на кухонном столе и на полу.
Я никогда не была слишком молодой для всего остального: для наркотиков, историй о проституции, которые мама мне рассказывала, но я оказалась слишком молода для СПИДа. Я ненавидела себя за то, что я мало помогала маме, когда моя помощь была ей так нужна. Я присутствовала во всех аспектах маминой жизни, кроме ее болезни. Или это она отдалила меня от себя? Что-то произошло с тех пор, как мы уехали с Юниверсити-авеню, после ее лечения в психбольнице. Маме становилось все хуже, и мы перестали быть близкими людьми.
У меня появилась Сэм, с которой мы мечтали о совместной жизни, и новые друзья. Чем больше радости я испытывала от общения с ними, тем труднее мне становилось возвращаться в квартиру, в которой болела мама. Мне было трудно видеть умирающего человека. Гораздо проще было находиться с друзьями и обо всем этом не думать.
«Я такая эгоистка!» – бормотала я, утирая слезы. На 202‑й улице я остановилась около дома Бобби и посмотрела на окно его спальни. Я вспомнила его теплую улыбку и сияющие глаза и стала подниматься вверх по лестнице.
Перед дверью его квартиры я утерла слезы и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Его мама, Паула, накормила нас отбивными с рисом, которые мы съели перед включенным телевизором в гостиной. Показывали реслинг, и с интервалом в пару минут Бобби триумфально вскидывал вверх руки, отчего его майка поднималась, и я видела узкую полоску волос, поднимающуюся вверх от его пупка.
Мы перешли в его комнату.
– Хорошая у тебя комната, – произнесла я, но тут же вспомнила, что несколько минут назад уже говорила это.
– Спасибо, – ответил Бобби, вежливо не замечая моей оплошности. – Это «Человечище», – объяснил он мне, показывая на блестящего от пота человека-гору в маске на экране.
«Человечище» зарычал в камеру, прыгнул спиной на веревки ринга, отскочил от них и с громким ударом упал на лежащего на ринге противника. Толпы зрителей ликовали. Бобби в очередной раз вскинул вверх руки. Я не представляла, как поддержать разговор на тему реслинга. Обычно на эту тему высказывалась Сэм.
– Здорово… Скажи, а он уже давно выступает?
– «Человечище» просто сумасшедший, – заявил Бобби, сквозь открытую дверь посмотрел в другую комнату и закричал: – Крисси, закрой дверь!
В дверном проеме появилась очень похожая на Бобби девочка. Перед тем как закрыть дверь, она оглядела меня и наверняка заметила, что на мне майка ее брата. Моя сохла в ванной, и Бобби дал мне свою.
– Закрой дверь и иди, – скомандовал Бобби. Девочка закатила глаза и громко хлопнула дверью. – Так вот, – продолжил он. – Этот парень сумасшедший на всю голову.
– А в чем секрет его мастерства?
– Что ты имеешь в виду?
– Да так, ничего… Значит, он сумасшедший?
– Да. Еще есть другой спортсмен, Брет Харт, он известен своей точностью. Понимаешь, Лиз, у каждого из них – свои сильные стороны и особенности.
До поздней ночи Бобби рассказывал мне о реслинге и показывал статьи и фотографии из журналов. Я залезла в его кровать, накрылась одеялом и мирно заснула под его рассказы и жужжание фена его матери.
* * *
«Добрый день! Вас беспокоит мистер Домбия из отдела по детским вопросам социальной службы. Я звоню по поводу Элизабет Мюррей, опекуном которой вы являетесь. Из школы № 80 мне сообщили, что Элизабет не посещает занятия, что нарушает правила опекунства. Пожалуйста, перезвоните мне…»
Я стерла это сообщение с автоответчика до того, как Брик успел его услышать. Я уже несколько недель не ходила в школу и прекрасно понимала, что меня ждет: если я буду продолжать прогуливать школу, меня снова заберут в приют Святой Анны. Я уже стерла несколько сообщений от Домбии. Мне казалось, если я сотру сообщение на автоответчике, я избавлюсь от проблемы.
Объявление
Обращаем ваше внимание на то, что в квартире 2 в будет произведена дезинфекция.
Пожалуйста, примите все необходимые меры предосторожности для сохранения вашего здоровья.
Правление дома
Этот текст я увидела, когда вошла в наш подъезд на Юниверсити-авеню. Эти объявления были наклеены на почтовые ящики жильцов и лежали перед входом в каждую квартиру. Папа не позвонил и не сообщил мне, что теряет квартиру, и я узнала об этом из объявления. Мы с Сэм говорили о фотографиях и разных семейных реликвиях, и я поняла, что все они находятся на Юниверсити-авеню.
– Я бы взяла некоторые мои фотографии, ну, и несколько книг, – сказала я Сэм по пути в квартиру. Мы шли под линией надземки маршрута № 4 по Юниверсити-авеню. Время от времени над нами громыхал проходящий поезд. Мы с Сэм шли, пиная друг другу пустую алюминиевую банку.
Над нами скрежетал поезд, поэтому, чтобы Сэм меня услышала, мне пришлось повысить голос.
– У меня там книжки про динозавров и акул. Ты знаешь, кто такой Жак Кусто? – Сэм отрицательно покачала головой. – Тебе стоит взглянуть на его книги… Он делал прекрасные фотографии под водой. Там иногда встречаются нереальные твари, сложно поверить, что такие вообще существуют.
Мы все ближе подходили к нашей квартире, и мне надо было предупредить Сэм о том, что она сейчас увидит.
– Сэм, думаю, ты никогда ничего подобного не видела. То, что у Брика в квартире, просто цветочки. У нас все очень, очень запущено.
– Лиз, перестань, – ответила она. – Ты же знаешь, я тебя люблю вне зависимости от того, в каком состоянии эта квартира.
Мы стали с Сэм настолько близки, что я захотела показать ей квартиру на Юниверсити-авеню. Я никогда не показывала ее своим друзьям, даже Рику и Дэнни, потому что очень боялась. Но после того, как я рассказала Сэм об отце, у меня возникло желание показать ей дом, в котором выросла. Я верила, что она поймет и не осудит.
За десять месяцев, прошедших с тех пор, как меня отобрали у папы, я навещала его всего один раз, сразу после того, как меня выпустили из приюта. Я думала, что мне будет приятно вернуться домой, но оказалось, что жить с папой в одной квартире и навещать его – совершенно разные вещи. В качестве гостя мне надо было сидеть и разговаривать. Нам приходилось превращать наше общение в слова, и это оказалось сложнее, чем я предполагала.
О чем мы могли поговорить? О моей жизни в приюте? О маминой болезни? О его наркотиках? Или о моей жизни, частью которой папа уже не являлся? О телеведущих? В итоге мы стали смотреть телевизор. Я сидела на стуле и переключала каналы, а папа заснул на диване.
На потолке уже неизвестно сколько лет висела клейкая лента от мух. На полу стояли пакеты с мусором. Воняло так, что я едва могла дышать. Дом в мое отсутствие превратился в полную свалку. Из моей бывшей комнаты папа сделал склад вещей и невынесенных пакетов с мусором. Судя по всему, он и не ждал моего возвращения. Я написала ему короткую записку о том, как мы здорово провели время, и ушла, не разбудив его.
