– Да вы ж родственница ихняя, так? – спросила не столько у Кати, сколько у своей совести Светлана Петровна. – Ну, так все равно узнаете. Ариадна Казимировна дом отписала Людмиле Федоровне! – торжественно сообщила она, наблюдая за реакцией собеседницы на эту сенсационную новость.
– Да что вы! – всплеснула руками Катя.
– Да, вот уж новинá так новина. Ваня-то на дом рассчитывал, я-то знаю. А она ему какие-то картинки отписала.
– Малевича?
– По всему дому висят. Море там, хорошо нарисовано, ну прямо как есть, и камушки на дне видать… Потом с кораблем старинным одна, ну, эта не такая большая, наверняка меньше стоит, чем та. Вот. И еще одна – просто так скамейка стоит и вроде солнце встает… – наморщив лоб, перечисляла Светлана Петровна. – Ну, эта мне не нравится. И рамка простая, и виду никакого. Те-то, с морем которые, те в рамках золотых… Да, и еще с морем есть, точно помню, и тоже в рамке… Потом фрукты всякие в столовой, потом портреты ихние фамильные – сам Аристарх Сергеич и Ариадна Казимировна в молодости…
«Вряд ли Малевич, – подумала Катя. – Человек, написавший непонятный черный квадрат, едва ли станет изображать какие-то там фрукты, пусть даже очень вкусные, старинный корабль и Ариадну Казимировну в молодости. Хотя все может быть». Но все равно, даже исходя из ее скудных познаний о живописи, можно было не сомневаться, что один и тот же художник не рисовал море, фрукты и загадочные черные квадраты.
– А Елене и Валерии сбережения – какие сбережения, когда расходы одни! – и драгоценности. Колечки с сережками. Такие-то дела.
«Эти старухи совсем сбрендили», – вспомнила Катя подслушанную утром фразу. Что ж, теперь все понятно – и суета в доме, и необычное поведение его обитателей.
– А Людмила Федоровна, она ведь не родственница Ариадне Казимировне? – осторожно спросила она.
– Да уж, не родственница, – поджала губы Светлана Петровна. – Вы-то вроде хоть и родственница, да вам и полушки не отписала. А дом – чужому человеку.
– А что, дом дорого стоит? – простодушно спросила Катя.
– Дак не в рязанской деревне дом же! Са-ста-я-ние! – по слогам и с чувством произнесла Светлана Петровна. – Состояние! – еще раз изрекла она. – Дом-то какой! Десять комнат, зала-то наверху одна шестьдесят метров! Камень, два этажа, мраморные подоконники. Флигеля два! Да пляж… это… приватизированный, как наследнице. А земли-то сколько! Ванька чего-то строить собирался, с теткой все время шушукался. Знаете, почем сотка-то сейчас?
– Почем?
– Двадцать тысяч, – торжественно произнесла Светлана Петровна. – Долларов! – прибавила она, чтобы развеять всякие сомнения насчет стоимости дома. – А соток этих тут… – Она развела руками. – А она все – чужому человеку. Нате-пожалуста! Да, я пойду, – спохватилась она, смекнув, что наговорила лишнего. – Работы-то еще непочатый край…
Помощница вышла, тихо прикрыв за собой дверь и оставив забытую на подоконнике салфетку. Ладно, это все, конечно, ужасно интересно, но Катю это не касается никаким боком. Во-первых, она «прирожденной графине» Ариадне Казимировне никакая не родственница, а во-вторых, Катя уважала право всякого человека поступать со своим имуществом, как ему заблагорассудится. Ого, сколько она уже сидит здесь! Мама там, наверное… Она вспомнила про зажатый в руке мобильный телефон, включила его и проверила, не звонил ли ей кто. Звонков было целая куча: два раза звонила подруга Наташа, Лысенко вчера звонил, ты смотри – и не единожды, а пять раз подряд – интересно, что он хотел? – и еще один звонок, кто-то добивался ее прямо сейчас, пока она здесь разговаривала, номер совершенно незнакомый. На цифры память у Кати была прекрасная. Наверное, просто ошиблись…
* * *
Дом, дом… Зачем им этот дом? И у Леры, и у Лены прекрасное жилье в столице, муж еще при жизни позаботился; Ваньке она сама три года назад купила квартиру, пришлось продать несколько картин. Квартира хоть и двухкомнатная, но просторная, в самом центре, и на обстановку, и на ремонт она не поскупилась. Неужели они не понимают, что у каждого должен быть свой дом? Что Люся привыкла именно к этому дому, любит именно этот дом? Что это не просто особняк у моря, имеющий определенную рыночную стоимость, а дом, который стал для нее родным? И, в конце концов, есть еще и она сама, ее последняя воля. Что если бы она не захотела, не было бы ни Леры, ни Леночки, и Ваньки, соответственно, тоже не было бы. «Слишком они избалованные, слишком благополучные, – с внезапной горечью подумала она. – Всегда имели все, что требовали. И это я сама им все всегда позволяла – очень хорошо помнила, как у самой ничего не было, хотела, чтобы у них было все и сразу». А что пришлось ей самой пережить, прежде чем у нее появился действительно свой, настоящий, ставший для нее единственным дом…
Это был день воспоминаний – тех самых, давно сложенных за ненадобностью куда-то в самый темный чулан памяти, как старый, ненужный, но такой дорогой сердцу хлам, что рука не поднимается вынести его на помойку… Как хотелось бы ей сейчас сесть с дочерьми где-нибудь в ажурной тени и неторопливо рассказать всю свою историю – встречая понимание, нет, хотя бы просто внимание в их глазах. Но… Она знала, что ни понимания, ни хотя бы вежливого внимания не будет. Удивление, даже, наверное, брезгливость… Покойный Аристарх Сергеевич сам когда-то создал эту льстящую ей семейную легенду: полунамеками, движениями бровей, всей обстановкой этого самого дома, так напоминающего старинное дворянское гнездо. Она тоже охотно подыгрывала ему – приятно было чувствовать себя этакой «дворянкой столбовою», особенно когда все детство в далекой приуральской деревне проходила в драном платьишке, никем не любимая, никому не нужная…
Ей было уже двадцать, когда началась война. В деревне никто никогда за ней не ухаживал, а теперь женихов и вовсе не стало. Призвали и Клавдиного, и Дуниного мужей, дядю Афоню не трогали – на указательном пальце правой руки недоставало половинки. Хоть он и не ушел на фронт, но Арина понимала: дом ей сейчас строить не будут – война. Она была на хорошем счету и числилась уже звеньевой – худая, старательная, работящая. Да и что ей оставалось в жизни, как не работа? Работа и еще книги. К чтению она пристрастилась случайно, оно скрашивало ее одиночество и позволяло мечтать о несбыточном, о счастье, о какой-то другой жизни… Впрочем, слишком уж предаваться своему увлечению она не могла – летние погожие дни пролетали быстро, а керосин в лампе заканчивался еще быстрее, чем короткое северное лето. Все, что могли, отдавали войне – хлеб, жизнь, работу, здоровье. Ее жизнь войне была не нужна, а работала она всегда за двоих…
* * *
– Игорь, привет… Хорошо отдыхаю, спасибо… Телефон выключен был… А что, важное что-то? – насторожилась она, уловив нечто в голосе начальника, а после чрезвычайного происшествия, случившегося с ней несколько месяцев назад, еще и близкого друга, можно даже сказать, спасителя. Если бы не он…
– Да ладно, ничего, – пробурчал в трубку Лысенко. – Соскучились мы все тут без тебя…
– Правда? – просияла она.
За многие сотни километров он отчетливо уловил это счастливое сияние и тоскливо усмехнулся. Простой человек Катька, и надежный. А главное, с ней можно поговорить. Это не с каждой бабой можно поговорить, а чтобы она тебя еще и поняла, вообще одна на миллион.
