Я остановилась, пытаясь вспомнить.
– Идем, идем, не останавливайся, – понукала меня приятельница. – А то в магазин не успеем.
– По-моему, это было вот здесь, – сказала я. – Только слева тут стоял сарайчик с курами… И… у меня был здесь мой собственный цыпленок! Его звали Пушок!
В тот самый момент, как я сказала «Пушок», из калитки вышли на заросшую травой обочину дороги три или четыре курицы. И вел их большой белый петух с роскошным красным хвостом.
Я замерла, не веря своим глазам. Куры беспечно выклевывали что-то из травы. Я пробормотала:
– Пушок…
Пробормотала еле слышно, но петух вздернул голову и стал близоруко озираться по сторонам.
– Пушок!
Я бросилась к нему. Куры с кудахтаньем разлетелись в стороны.
А петух не двинулся с места, только приподнял лапу и всмотрелся в меня одним глазом.
Я осторожно протянула к нему руку, шепча: «Пушок, Пушочек…»
Он не шевельнулся. Позволил мне дотронуться пальцем до своего гребешка, погладить по шее. Затем отклонил голову и не спеша отошел в сторону. И остановился, глядя на меня то одним глазом, то другим. А я стояла и с замиранием сердца глядела на него. Наконец он моргнул, опустил голову и клюнул травинку.
Это была мистика, а в мистику я не верю. Моему Пушку никак не могло быть пятьдесят лет. Ни его сыну, ни внуку, ни правнуку, ни пра-пра-пра… Что могло быть, так это что от него пошла такая порода, белые с красными хвостами. Однако – чтобы за пятьдесят лет эта порода сохранилась в такой чистоте? Но ладно, что я знаю о генетике – может, и сохранилась. А вот как быть со всем остальным? С тем, что он появился именно в тот момент? И, кажется, даже узнал меня? Услышал свое имя? Не испугался, не убежал от меня? Дал мне себя потрогать?
– Ну, что ты там застряла? Иди скорей, – торопили меня ушедшие вперед друзья. – В сельмаге закроют на обед, не видать тебе твоих валенок!
* * *
Второй случай произошел даже не со мной, но на моих глазах. И, в отличие от первого, носил не патетический, а скорее комический характер. Но мороз по коже все равно подирает.
Я шла через большой иерусалимский парк Сакер, торопилась куда-то по делам. Передо мной шагал мальчишка лет двенадцати, все время мешал мне – никак не удавалось его обогнать. Он двигался зигзагами, то и дело подпрыгивал, нагибался, подбирал камешки, запускал их в кусты и деревья.
А над нами летали вороны. Невысоко летали, часто планировали на траву в поисках кусочков пищи, оброненных людьми, – иерусалимцы любят устраивать в этом парке пикники, а убирать за собой, на радость воронам, не любят.
Мальчишка пулял камешками и по воронам, но не попадал. Наконец, видно, разозлился и метнул в низко летевшую птицу чем-то круглым, плоским, пятнисто-бежевого цвета. И попал. Предмет мазнул ворону по хвосту и хлопнулся наземь. Птица улетела, мальчишка зашагал дальше. На дорожке передо мной осталась валяться круглая плоская лепешка-пита. А птица сделала вираж, подлетела снова и мгновенно подхватила питу с земли. Ну, думаю, вот и хорошо, сейчас унесет и съест.
Я замедлила шаг, отстала от мальчишки и следила за полетом вороны с зажатой в клюве питой. Сейчас, думала я, она улетит куда-нибудь подальше, в укрытие, и там займется пищей. Но она отлетела лишь немного в сторону и присела на краю лужицы, оставшейся после вчерашнего дождя. Ага, умная птица, хочет размочить черствую лепешку. Ворона аккуратно окунула питу в воду, на несколько секунд прижала ее лапами ко дну, затем отпрыгнула и вытащила питу наружу. Развалиться лепешка не успела, но водой пропиталась, с нее капало. Ну вот, сейчас она начнет ее есть…
И ничего подобного. Снова зажав мокрую питу в клюве, ворона тяжело поднялась в воздух и полетела вдоль дорожки вперед. Сделала круг над мальчишкой и, когда пролетала над его головой, широко разинула клюв и победно каркнула.
Раскисшая пита шмякнулась вниз, четко накрыв парню макушку.
Я не раз рассказывала эту историю знакомым – не знаю, верили или нет. Все соглашались, что вороны очень умные птицы, но не думаю, что сознавали, до какой невероятной степени умные! Ведь у этой вороны был задействован механизм, приближающий ее к мыслящим существам. Мальчишка без всякой причины обидел птицу. В мгновение ока был разработан сложный, логически точный план последовательных действий: мальчишке надо отомстить. Орудие мщения – лепешка – вот она. Схватить ее. Бросить в него? Нет, этого мало. Удар получится легкий и безболезненный, ворона только что испытала это на себе. Если не больно, то пусть будет унизительно, как унизителен был для надменной птицы шлепок черствой лепешкой! Мгновенно придумано – размочить ее! И тут же найдена лужа. Лепешка должна промокнуть ровно настолько, чтобы не развалиться. Далее полет с лепешкой в клюве. И, наконец, безупречно рассчитанный, с учетом ветра и инерции собственного движения, сброс бомбы точно в цель. Все это спланировано и исполнено в считаные секунды. Без малейшего раздумья и колебания.
Прохожие весело смеялись, мальчишка с воплями соскребал с волос и с плеч размякшие кусочки, безуспешно пытался бросать их в ворону. Та вспорхнула на соседнюю сосну, сидела неподвижно и любовалась результатами своего подвига. А может, вовсе и не любовалась, просто ждала, когда все уйдут. Я стояла в сторонке и смотрела.
Наконец дорожка на какое-то время опустела. Ворона скользнула с дерева вниз и принялась клевать разбросанные куски питы. Делала это без суеты, но методично и быстро, прыжками перепархивая от одного куска к другому. Один валялся дальше других, поблизости от моих ног. Ворона глянула на кусок, глянула на меня и решила, видимо, не рисковать. Или, может, просто наелась уже.
Никакой мистики в прямом смысле слова тут не было. Это была встреча с разумом, лишь в чем-то немногом, очень поверхностно схожим с моим, но в целом глубоко моему чуждым. Глядя на воронью голову, я спрашивала себя, какие еще, наглухо скрытые от нас, возможности таятся в этом ничтожном по объему, но столь изощренном мозгу. И как, когда, в чем они могут проявиться? Ведь эти загадочные существа живут среди нас… Меня пробрала дрожь.
Но тут ворона улетела. И я выкинула из головы свои макаберные размышления а-ля-Хичкок. Остался лишь анекдот про хитрую мстительную ворону.
* * *
А третий эпизод чисто лирически-мистический.
О нем можно рассказать буквально в двух словах, потому что там не присходит почти ничего. Но я хочу рассказать о нем во всех мелких подробностях, хочу если не передать – это вряд ли удастся, – то просто сама вновь испытать хотя бы тень того дивного восторга, того редкого подарка судьбы, который однажды выпал на мою долю.
Я очень люблю пустыню. Люблю ее белый жар, ее раскаленный песок, ее редкие колючие кустики, ее – пустынность. Больших, настоящих, страшных пустынь я не знаю, только наш Негев. Нашу собственную маленькую пустыню, лишь слегка запятнанную военными базами да придорожными харчевнями вдоль рассекающего ее шоссе. И с грустью слушаю нередко повторяемые моими соотечественниками слова Бен Гуриона, мечтавшего превратить Негев в цветущий сад. С них ведь станется, превратят! Хорошо хоть уже не при мне.
