– Рад бы, – стонал Петрянский, – но мой организм бумаг не выдает, одно золото!
49. Черная дыра.
– Чемоданчик, сокровище всей моей жизни, – стонал Федот, – альфа и омега любви…
– Где тебя только носит, – ворчал Иван, смазывая Федотовы ссадины йодом. – Ищешь ты приключений на свою голову. А мы пойдем дъюгим путем! Шаг впеёд, – и Иван сделал шаг вперед, – и два шага назад!
Раздался оглушительный грохот. На месте Ивана зияла огромная дыра. Федот подошел к краю и услышал слабый голос соседа:
– Мрачные годы реакции не сломили пролетариата…
«Какой бы он ни был, без меня он там пропадет». Лишь на долю секунды Федот впал в прелесть, и тотчас очутился во тьме. Цепляясь рукавами за светящиеся кости, он проклинал все на свете.
– Иван, ну куда тебя черти несут!
– В сияющее завтра…
– А выход-то где?
– Выход в послезавтра. Мы погибнем, но наши дети будут жить при коммунизме!
«Не приведи Господь!» – подумал Федот, и Господь услышал его и выбросил на поверхность.
50. Людьми мы не станем. Толпы туристов с фотоаппаратами сновали по острову.
– Где я? – спросил Федот у советского туриста.
– Соловецкие острова, древний памятник архитектурного зодчества, – отчеканил турист.
– За что тебя? – спросил Федот.
– За высокие показатели в социалистическом соревновании.
«Ни фига себе, – подумал Федот, – и за это берут».
Свежевыкрашенная колокольня блистала на солнце, вокруг нее стояли киоски со значками и проспектами.
– Раньше тут обитали деклассированные элементы, – поделился информацией словоохотливый турист, – прятались от народа по монастырям. А теперь свобода – ходи и смотри. – Турист что-то нарисовал фломастером в блокноте. – Фотографии не доверяю, – сказал он и побежал за своей группой.
– Привет, старик!
– Клячкин! – обрадовался Федот.
– Тсс! – приложил он палец к клочковатой, видно давно не мытой бороде. – Я, старик, кости тут собираю.
Присев на корточки, Клячкин ковырнул землю кухонным ножом и извлек из нее берцовую кость.
– По трупам ходим, – сказал он и положил кость в чемодан.
– Мой чемодан! – не поверил своим глазам Федот.
– Твой, твой! И письма здесь твои. Теперь, старик, я тебе полностью доверяю. Святые мощи! Как стемнеет, переправимся на пароме – и на поезд. А там до Москвы. Перехороним мощи и поставим памятник. Это моя лебединая песня. После нее сваливаю.
С чемоданом костей они слонялись по острову.
– Пойдем перекусим, – предложил Федот Клячкину.
– Где? В монастырской келье, где трупы штабелями лежали, – укорил его Клячкин, и Федоту стало стыдно.
Купив в магазине печенье «Привет», Федот мусолил его, сидя на камне.
– Мы живем хуже скота, – рассуждал Клячкин. – Был такой философ Федоров…
– Знаю, знаю, – перебил его Федот, – про воскрешение отцов.
– Теперь все всё знают, а дело делают единицы. Пока мы не воскресим прошлое, пока не раскаемся в наших злодеяниях, – людьми мы не станем.
51. Дождавшись темноты, друзья взошли на паром.
– НЛО, – закричал кто-то на пароме, и все увидели гигантский диск, колышущийся на воде.
– В бурном море не обойтись без кормчего! – разнеслось по парому.
– Гу, – шепнул Федот Клячкину, – выследил, подонок.
Клячкин искоса взглянул на Федота, но иностранных корреспондентов поблизости не было, и Клячкину пришлось смириться с навязчивым бредом Федота.
– Ветер с Востока преодолевает ветер с Запада, – проинформировала землян летающая тарелка.
Паром встал посреди реки, и испуганные туристы бросились вплавь.
Тарелка уменьшалась на глазах, превращаясь в точку, и из нее градом посыпались сертификатные рубли.
– Дадим отпор воинствующему ревизионизму! – подоспел Иван Филиппович к шапочному разбору – Чего стоим? Манны небесной ждем? Нельзя ждать милости у пьиёды…
– Картавчик! – Клячкин схватил Ивана за грудки. – Это ты сгноил здесь всю духовную элиту России, а теперь по экскурсиям разъезжаешь!
– Клячкин, руки прочь от моего соседа!
– Я его мизинца не стою, – сказал Иван, заложив руку за лацкан пиджака. – А вы, господин Клячкин, смелый революционер, и за это я все прощаю.
– Лучше иметь другом явного врага, чем врагом – явного друга, – согласился Клячкин.
Тем временем летающий объект покинул Соловки, и паром поплыл дальше.
51. Юридически одинокий. Добравшись до неизвестного пункта назначения, Тимофей Белозеров окончательно ожил.
– Дух сперло, – цыкнул он зубом. – Измаялся я жить. – Напившись воды на придорожной колонке, Тимофей утер рот рукавом и уставился в небо. – День прибавляется на воробышиный шаг, – сообщил он важно.
– А где твой дом, Тимофей?
– Мой дом – железная дорога. А я на ней – первый человек. Начальник станции Белореченская.
– Что ж ты, на рельсах спишь? – пошутил Федот.
– Когда на рельсах, когда в составе. Не обязан отчитываться.
– А не было ли у тебя жены Маши? – вышел Федот на финишную прямую.
– Маши? Мне гроб по спине стучит, а он про Машу! У меня вообще никакой жены не было.
– А дочери Ани?
– Станция – моя дочь и жена. И на фу-фу меня не возьмешь, я птица стреляная.
По мощеной мостовой разгуливали петухи и упитанные тетки с авоськами хлеба, работал маяк, заполняя округу песнями дружественных народов. Тоска, хоть волком вой.
– Пойду искать станцию, – сказал Тимофей, и Федот не стал его удерживать.
Меж тем день разгорался. На последние деньги Федот купил бутылку в рамешковском сельпо и распил, сидя на пне у пыльной дороги. Он пил в надежде протрезвиться и понять, что же все-таки происходит с ним в последнее время. До пятого марта вроде жил нормально, а с тех пор куда-то все ездит, кого-то ищет, – кого, чего? Что я за человек такой?
«Дорогой ты слабенький мой родной! Юридически одинокий, но фактически есть у тебя я, Маша – ты никогда не был и не будешь одиноким, пока я дышу, пока я существую».
Федот по привычке задрал голову к небу, но Маши в нем не увидел. Пожевал черного хлеба да и лег на землю.
