По ночам “Р” гуляла, играла в подпольных казино, ставила то на красных, то на черных, то на коричневых, то на полосатых. “Р” была неразборчива в связях. В том числе, и в международных.
Россияне, доставившие “Р” в приемное отделение, заметили, что она стала очень агрессивна и при этом абсолютно уверена в своей правоте.
На приеме. Босая, гордо подняв голову, входит в кабинет врача. Бьет себя в большую грудь, говорит, что она щедрая душа, что все должны ее любить за красивые, голубые, как озера, глаза, за березовые ситцы, за ее необъятные размеры и за ее широту. Утверждает, что умом ее не понять. Что у нее особый путь.
Спрашивает врача, нет ли у него чего-нибудь поесть. Сытно поев и не поблагодарив врача, пускается в пляс. Поет блатные и комсомольские песни, крестится под них. Потом шепотом предлагает врачу что-нибудь попилить или что-нибудь откатить.
За свои поступки отвечает невпопад. Не ориентируется в месте, времени, собственной личности, так как, с ее слов, живет без документов. Однако рассказывает, что у нее богатая история, которую все всё время перевирают.
Требует поместить ее в палату со всеми удобствами. На вопросы врача, почему она все время озирается и что с себя стряхивает, “Р” отвечает, что кругом одни шпионы.
По заключению врача. Состояние крайне тяжелое. Обращают на себя внимание расстройства памяти, галлюцинаторно-бредовые расстройства и выраженный инфантилизм. “Р” нуждается в длительном комплексном лечении, причем важное значение имеет трудотерапия.
Вот в конце 90-х за этот текст, который прозвучал на канале тогдашнего “НТВ”, коммунисты подали на программу в суд якобы за разжигание межнациональной вражды. Суд тогда этот иск отклонил за неимением состава преступления. Тогда…
Будьте здоровы и держите себя в руках.
59. Пуговицы, скрепки, кнопки…
А еще иголка; кусок повидавшего виды и потерявшего форму и гибкость ластика; пальчиковая батарейка; значок “Ударник коммунистического труда” с отломанной заколкой; игральный кубик; перья металлические разные. И много всякого другого мелкого хлама лежит в моей мраморной, на четырех ножках вазочке, которая стоит на моем рабочем письменном столе. Впрочем, если у вас есть письменный стол, то и такая вазочка есть, наверняка.
Периодически, где-то раз в год, я вываливаю эту мелочь на стол и разбираю. Выбрасываю уж совсем безнадежные “штучки” и оставляю тоже безнадежные, но ветеранов, как, например, лезвия “Нева” для безопасной бритвы.
Я вываливаю на стол подобную мелочь, скопившуюся у меня в записных книжках и на огрызках бумаги. Что-то идет в корзину, что-то я оставлю на потом, а кое-что отдаю вам. Берите, не жалко. Может быть, вам пригодится.
Рынок
Иду я как-то по Одинцовскому рынку. Быстро миную мясные ряды, которых не люблю с детства. Как я закончил медицинский институт – не знаю. Поэтому, наверное, не стал хирургом. Подслушиваю. Бойкая бабушка:
– Мужчина, мужчина, возьмите огурчиков солененьких.
– Да мне соленого нельзя. Доктор запретил.
– Тогда возьмите варенье, – настойчиво уговаривает бабушка.
Мне в Перми на “блошином рынке”, который там называется, по-моему, “Железкой” – продают много железного и чугунного, – предложили:
– Мужчина, купите брюки – прямо на вас.
– Да мне брюки не нужны.
– Тогда вот графинчик купите. Красивый.
И ведь купил этот графинчик.
Каток
На каток я ходил часто. В Лужники. Там проходило зимнее взросление. Там происходило становление характера – и тела на коньки.
По ледовой дорожке вокруг стадиона имени В. И. Ленина пролетало на “ножах” довоенное поколение. Ковыляла на “гагах” детвора. Пижонили в “сапожках”, местами покрашенных белой краской, подростки.
А вот районные хулиганы и всякие другие юноши с “приводами” в милицию собирались большими стаями. Каждая такая стая была из какого-то определенного московского района. Все хулиганы были на фигурных коньяках. Очень трогательно. Они были в брюках клеш, причем клеш был гигантским. Ширина снизу достигала иногда одного метра. Да еще от колена с внешней стороны клином шла складка. А в складке… В складке были либо блестящие пуговицы, либо цепочки, либо даже лампочки. Где находилась батарейка у этих героев, остается только догадываться, потому что карманов у таких брюк вообще не было. Попу такие брюки должны были обтягивать плотно. Да, совсем забыл. Снизу по окружности брюк была подшита молния для красоты и для прочности.
Сверху на красавцах была надета меховая (мехом наружу) безрукавка и меховые (мехом наружу) варежки, а на лоб, обнажая затылок и темя, – кроличья шапка-ушанка. Передвигались эти персонажи мелкими шажками, так что часть тела выше колен была статичной, спина прямой – иначе шапка могла упасть. Они как бы выгуливали свои шапки-ушанки, высматривая по сторонам, какую бы девушку им закадрить. А дальше уже с ней под ручку сделать один кружок вокруг Большой спортивной арены. Партнерш они меняли и выбирали их из своей стаи.
Больница
Отделение урологии. Заведующий делает обход. Подходит к койко-месту (чиновничий медицинский термин), которое занимает старуха. “Ну что, бабка, ссышься?” Бабка: “Разрешите представиться – Варвара Аполлинарьевна Полонская, профессор филологии. Простите, с кем имею честь?..” Заведующий отделением от стыда чуть сквозь землю не провалился. Он этот урок запомнил на всю жизнь. С учителем ему сильно повезло.
Психиатрическая больница
На ночном дежурстве меня вызвали в наблюдательную палату, где первое время находятся больные в состоянии так называемого психомоторного возбуждения. Все санитары куда-то попрятались. Когда я вошел в палату, то увидел, что в ее центре стоит 18-летний почти двухметровый и стокилограммовый юноша в состоянии возбуждения и над головой держит стул. Я стал разговаривать с больным, подходя к нему все ближе и ближе. Что говорил – не помню. Помню, что мягко и по-доброму. Он медленно опустил стул и, слава богу, не на мою голову. То ли смысл моих слов, то ли интонация пробились через стену его бреда, через стену его реальности. Тут и вылезли попрятавшиеся санитары.
Москва
Ловлю машину. Останавливаются “Жигули”. Сажусь. Водителю звонят на мобильный. Завершив короткий разговор, он объясняет, что у меня “счастливая нога” – этого звонка он ждал несколько месяцев и связывает свое счастье со мной. Мы трогаемся.
– Вы очень похожи…
Сейчас скажет, что на Розенбаума…
– На моего дедушку.
Слава Богу…
– Он умер.
Вот сволочь – не дедушка, конечно.
– У него были такие же усы, как у вас. Да и у меня были красивые усы. Вот, посмотрите.
