— Что тащишься, будто лошадь сто лет не кормил! — Анна Алексеевна не сдержалась и прикрикнула на кучера.
— Так, ваше благородие, вы ж сами намедни приказывали особо не гнать. Гнедая-то наша прихрамыват. Знамо… Запамятовать изволили?
— Ты что, мне будешь указывать, что помнить, а что нет? Хромает кобыла? На мясо её!
— Ваше благородие, что вы? Такой лошадки во всём городе ни у кого нет. Даже у Мичурина. За неё ж такие деньжищи дали! Ну, приболела… Так с кем не бывает? Через день-другой будет бегать пуще прежнего.
— Ты слышал меня? — окрик заставил кучера обернуться.
— Слышал, Анна Ляксевна. Токмо прежде я с вашим батюшкой поговорю. Неужто можно вот так, за прихоти ради, лошадку и на мясо?
Анна Алексеевна хотела ещё шибче прикрикнуть на кучера, но дрожки наехали на камень, подбросили пассажирку, и та прикусила губу. Боль резко ударила в виски и выдавила слёзы из глаз. «А ведь Игнат прав, — прикладывая к губе платок, думала девушка. — Лошадь-то при чём? А вот вчерашний гость, кажется, к столь странной встрече с купчихой имеет очень даже прямое отношение. Иначе, с чего бы это Мичуриной взглядом бодаться с ней, Баленской? Здесь повод может быть только один— приревновала купчиха её к Олегу Владимировичу. Узнала, что Белый вчера посетил их дом, вот и дала волю чувствам. Бестия!».
Анна Алексеевна с чувством глубокого удовлетворения откинулась на прохладную кожу сиденья. «А ведь я ей отвечу, да так!.. Приглашу-ка я Олега Владимировича в театр. Лучшего места для сатисфакции трудно придумать. Если эта дура, Полина Кирилловна, сама не придёт, то уж подружки точно ей натрещат, что видели нас вдвоем в ложе. Пусть себе локотки покусает».
— Игнат, — крикнула Анна Алексеевна в спину кучера. — Так и быть. Как приедем, поставь гнедую в отдельное стойло. Пусть выздо-ровливает. И корма ей побольше дай. В скором времени она мне очень даже пригодится.
Олег Владимирович прошёл в уже обжитый кабинет, в коем и застал Ермолая Константиновича за привычным, судя по всему, занятием. Тот спал, разложив тощее тело на трёх стульях, укрывшись — в такую-то жарищу! — старым потёртым мундиром, и при этом немилосердно храпя. Храп сие худосочное создание издавало богатырский — с переливами и постанываниями.
Белый попытался старика разбудить. Но ни окрики, ни тряска никакого положительного результата не дали. Тело продолжало безмятежно предаваться морфею.
Олег Владимирович примостился на углу стола, ибо его стул тоже был под Ермолаем Константиновичем, достал из кармана трубку, набил её табаком и раскурил. Душистый, ароматный дым быстро распространился по комнате. Ноздри старика быстро задвигались, втягивая непонятный запах. Храп прекратился. Сначала приоткрылся левый глаз. За ним правый. Спустя несколько секунд, ещё не проснувшийся помощник стоял пред начальством, с трудом приводя в порядок мятый костюм.
— Простите, — произнёс первое, что пришло на ум Ермолай Константинович. — Я не думал, что вы сегодня, после столь активной поездки надумаете прибыть в казначейство.
— Да вот, надумал. Смотрю, вы трудитесь прямо — таки в поте лица.
Ермолай Константинович в последний раз провёл руками по лацкану кителя и неловко улыбнулся:
— Смеяться изволите?
— Отчего? — Олег Владимирович выпустил горлом тугую струю дыма. — Смеяться над людьми не входит в мои привычки. Впрочем, как и доносить на них. — Белый встал, взял в руки стул, поставил его возле двери и оседлал. — Скажите, вам знакомы братья Бубновы?
— Молокане-то? — вскинулся старик. — Да кто ж их не знает? Трудолюбивые хлопцы, пашут словно коняки. Да только не всегда удачно. Вот взять, к примеру, Кириллу Петровича Мичурина. Он с Благовещенска начал, а уже и в Хабаровске свои лавки открыл, и в Харбине у него два магазина имеется. В Шанхае, поговаривают, собирается бакалею завести. А молоканам всё не везёт. Дальше Благовещенска никак тронуться не могут.
— Почему?
— А кто ж его знает? Может, дела ведут неправильно. А может, торгового фарту не хватает.
— Чего не хватает?
— Фарту. Удачи.
— А что, без фарту никак?
— А куда ж без него? — уверенно произнёс Ермолай Константинович. — Фарт — он не только уголовникам да цыганам нужен. В торговом деле — наипервейшая вещь. Говорю, как человек, который вот уже как третий десяток работает с деньгами. Пусть и не со своими.
— Да, — Белый хлопнул старика по плечу. — Чувствую, после общения с вами переменю мнение о торговцах. Вот что, Ермолай Константинович. Просьба у меня к вам имеется. Наведите справку об этих братьях-молоканах. Но такую, чтобы имелась полная информация об их деятельности.
Анисим Ильич проснулся лишь под вечер. Точнее, пришёл в чувство благодаря падению со стула. Минуты две он никак не мог сообразить, где находится. Предметы, до сей поры размытые и плавающие, с трудом обретали в его глазах реальный вид. Потом понадобилось ещё некоторое время, чтобы Кнутов вспомнил, как попал в свой кабинет. Грусть и уныние сжали грудь. Анисим Ильич провёл сухим языком по губам: пить хотелось немилосердно.
Поднявшись на ватных, непослушных ногах, Кнутов прошёл к столу, левой рукой сжал стакан, а правой потянулся к графину с водой. Именно в этот момент он и увидел лист бумаги, на котором недавно имел счастье спать. Присмотрелся. Слова поплыли перед взором сыщика. Единственное, что он смог различить, так это первое, странное слово: «Онисим». Кто такой Онисим? Какой Онисим? Египетский бог, что ли?
Кнутов попытался произнести странное слово вслух. Ничего не вышло. Твёрдый, распухший язык отказывался повиноваться. После стакана воды немного полегчало. Впрочем, ненадолго. Кнутов знал эту проклятую особенность своего организма: с похмелья тот требовал спиртное, а не воду. И требовал так, что любые адовы муки не шли в сравнение с тем, что испытывал Анисим Ильич. Единственное, что спасало — действие. Нужно было заставить себя через силу подняться и двигаться: ходить, писать, допрашивать, но не оставаться в покое. Перемещаться так, чтобы кровь бродила по организму, выбрасывая из него через пот, слёзы и иные естественные жидкости хмельной яд… Стакан прижался к горячему лбу сыскаря. Господи, и кто придумал водку? Чтобы он сам так мучился!
Кнутов выпил ещё воды, оглядел себя в зеркале и, удовлетворённый внешним видом направился было к двери. Но на полпути остановился, вернулся к столу, ещё раз перечитал безграмотную писульку. Теперь становилось более-менее понятно. Таинственный Онисим оказался им самим, Анисимом Ильичом Кнутовым. А вот фраза «завтра идим» означала только одно: Олег Владимирович Белый решил ехать за город. Точнее, в одну из казачьих станиц. Что ж, видимо, сам Всевышний благоволит Кнутову в его намерениях.
Белый с неприязнью смотрел на Рыбкина. Он терпеть не мог неуверенных в себе людей. Станислав Валерианович, присев на край стула, нервно тёр ладони, будто пытался скатать с них всю накопившуюся за день грязь, вместо того, чтобы просто пойти и вымыть руки…
