Катя приняла непроницаемый вид и не спешила с ответом. Татьяна Черная тоже замолчала, но было видно, что молчание дается ей тяжело. Ей нужно было еще выдержать паузу, и, может быть, хитрая рыжая милиционерша тоже посидела бы, попялилась своими бесстыжими гляделками да и пошла себе, несолоно хлебавши… Но паника, бурлящая сейчас бешеным потоком внутри, не дала ей этого сделать.
— Это не я! Я ее не травила! — свистящим шепотом произнесла кондитерша. — Я сначала кошке попробовать дала!
— Что дали? — тут же спросила Катя. — Торт?
— Пирожные…
Вот. Попала. Значит, кроме торта, были еще какие-то пирожные. Пирожные! Вот то ключевое слово, на которое так остро отреагировала Черная! Пирожные, а вовсе не фотографии. И пирожные эти в театре никто не видел. Значит, мастерица отнесла их прямо Столяровой. Так, что ли, выходит?
Катя старалась двигаться по чуть-чуть, боясь спугнуть неожиданную удачу.
— А что Лариса Федоровна с ними сделала? С пирожными этими?
Она незаметно включила в сумке диктофон. Запись, сделанную сейчас, нельзя было бы использовать в суде или как доказательство вины кондитерши, но если Черная одумается и начнет отпираться, то в дальнейшем она может сыграть свою роль, тем более что ее собеседница не производит впечатления человека, подкованного юридически.
— Наверное, она их мужу отдала… Я ей просто помочь хотела! Я ее много лет… она же просто замечательная! А он над ней издевался!
— Савицкий?
— Да, — выдохнула кондитерша.
— Так вы хотели отравить Савицкого?
— Никого я не хотела отравить! — вскричала кондитерша. — Бабка сказала, что это зелье!
— Какое зелье?! — опешила Катя.
— Приворотное.
Татьяна Черная замолчала, уставившись в одну точку на стене. Катя тоже туда посмотрела. На стене висел календарь с тремя пушистыми кошечками. Глазки у кошечек были стеклянные. На шее у каждой красовалась ленточка, к ленточке была присобачена розочка. У одной из кошечек изо рта торчал ядовито-розовый язык.
— Так где вы его взяли, это зелье?
— Купила, — безнадежно сообщила Черная, раскачиваясь на стуле и сминая накрахмаленный колпак. — Так и знала, что вы докопаетесь!
— А у кого вы зелье это самое, приворотное, купили, показать сможете?
— Конечно, покажу. Я за чужое отвечать не хочу! Я не знала… не думала! Не хотела… — Она прерывисто вздохнула. — Старушка одна, на базаре травками торгует… Я у нее травку одну все время беру, от печени…
Травки, цветочки… грибочки… У Кати сильно застучало сердце. Травки, грибочки! Вот оно! Грибной токсин под видом приворотного зелья! Только почему приворотного, а не отворотного? Токсин же нашли в организме Кулиш, а не режиссера… Мысли вихрем проносились у нее в голове, цепляясь одна за другую, свиваясь в логические цепочки, образуя далеко идущие выводы.
— Она вам сама травку предложила? Ну, зелье это самое?
— Нет. Мне-то оно зачем? У меня муж не гуляет. Я слышала, она девушке одной предлагала… ну, чтобы для жениха ее…
— И вы тоже попросили?
— Ну да. Я про Ларису Федоровну и подумала. Что ж она всю жизнь-то так… Только я сначала кошке дала.
— Зачем?
— Ну, мало ли чего…
Да, «чего» получилось немало. Уже два месяца они гребут это дело про театр, всех родственников, знакомых и конкуренток Кулиш по работе перебрали, а тут… кондитерша! Зелье приворотное!
— А кошка эта где?
— Здесь, у нас, при цехе живет.
— Так она жива-здорова?
— Ну да…
Значит, кошка жива-здорова. Ну, это еще ничего не значит. Может, кошке это нипочем. Едят же лоси мухоморы! А ежики даже ядовитых змей.
— И много вы этого зелья купили?
— Да бутылочку, граммов двести… Кошке дала… ну, ложку столовую в молоко. А граммов сто — в пирожные бисквитные. Савицкий их очень любит. Знаете, такие… в виде пенечков. С ромовой пропиткой. Лариса Федоровна сама торт забирала… Господи! Сама! Для стервы этой, что мужа у нее отняла! Святая она… Ну, я ей коробку этих пирожных и дала. Для мужа.
Теперь Кате все стало ясно. Лариса Федоровна отдала пирожные мужу, а тот, скорее всего, презентовал коробку своей любовнице, когда провожал ее домой. Та их съела. А патологоанатомы эти пирожные и торт приняли за одно и то же. Да что там, в желудке, разберешь — где торт был марципановый, а где пирожные «в виде пенечков». Катя посмотрела на незадачливую мастерицу и тяжело вздохнула. Да, влипла эта кондитерша. Она сама-то хоть сознает, что наделала? Так… столовая ложка, да еще сто граммов… А было двести? Интересно, остальной яд где? Патологи говорили, токсина в организме Кулиш было столько, что слона убить можно. Куда эта милая женщина дела остаток отравы?
— У вас не сохранилось, случайно, этого зелья? — осторожно спросила она.
— Там его много осталось еще, в пузырьке. Сейчас принесу.
Черная походкой манекена удалилась куда-то, а Катя мигом выхватила из сумки диктофон, чтобы проверить, пишет дурацкая машинка, выданная ей в отделе, или нет. Диктофон этот был старье ужасное и заедал два раза из трех, да и то в лучшем случае. А купить новый, свой собственный, она собиралась давно, но все время появлялось что-то неотложное, первоочередное, вроде новых белых джинсов, которые ей очень шли, и покупка диктофона снова откладывалась. Агрегат поскрипывал, огонечек горел, лента перематывалась — все было в порядке. Кондитерша все не шла, но Катя не хотела останавливать запись — второй раз приборчик мог и не заработать. Катя сидела как на иголках, когда Черная наконец появилась.
— Вот.
— Вы же сказали, там еще много оставалось… — холодея, прошептала старлей Скрипковская, зная уже наперед, что с работы ее точно выгонят. И не просто выгонят, а с позором. Ибо она отправила эту Черную за ядом одну. В состоянии аффекта. Нужно было звонить в отдел, задерживать кондитершу, оформлять выемку по всем правилам. А то, что она ей сейчас принесла, — это, может, и не тот пузырек вовсе, а токсин плывет себе сейчас в канализации…
Внезапно у кондитерши подкосились ноги, и она буквально рухнула на стул. У Кати от страшной догадки чуть не остановилось сердце.
— Что вы с ним сделали?! — закричала она.
— Вы… пила… — Женщина слабо двинула пузырек с остатками жидкости по направлению к Кате. — Не… хочу…
Старлей Скрипковская холодеющими пальцами набрала номер:
— «Скорую» по адресу… Срочно!
* * *
— Смерть Оксаны — это как выстрел из стартового пистолета. Все куда-то понеслось, куда-то поехало. Стали всплывать какие-то совершенно отвратительные слухи, сплетни… Ну, например, что мы с Томочкой лесбиянки…
У завтруппой Елены Николаевны, в кабинете которой снова сидел старлей Бухин, скривилось лицо.
