Бертран Баре – бо фрэр, то есть зять Марины, муж ее сестры
Катерины, – по профессии всего-навсего частный сыщик. В житейской практике
Алёны Дмитриевой уже было довольно-таки тесное, хотя и кратковременное общение
с одним частным сыщиком из родного Нижнего Новгорода. Ну что ж, несмотря на
различие в росте, весе, цвете волос и глаз, у русского и французского коллег
есть одно несомненное общее свойство: на них не стоит никакого клейма,
изобличающего их принадлежность к этой профессии. Бертран вообще выглядит
именно так, как в представлении всех женщин мира должен выглядеть истинный
француз: невероятно обаятельный, галантный, оживленный, улыбчивый. Он среднего
роста, с каштановыми волосами и зелеными насмешливыми, точнее, озорными
глазами. Этакий сорокалетний, но так и не повзрослевший Гаврош, в какой-то
степени даже Д’Артаньян. Повезло Марининой сестрице, что и говорить. Насколько
успела узнать Алёна, познакомились они с Бертраном случайно, когда Катерина
приехала в Париж навестить сестру и от чистой скуки решила поинтересоваться,
почему это в доме напротив, где размещалась страховая компания, по ночам
работают компьютеры, хотя никого из сотрудников в это время в офисе нет. В
результате она попала в довольно опасную историю, выпутаться из которой ей и
помог частный детектив Бертран Баре,
[9] сделавшись заодно бо
фрэром Марины.
Морис, муж Марины, – тоже типичный француз, но тип этот
совершенно другой: нечто среднее между Атосом и Арамисом. Морис – преуспевающий
юрист крупной фирмы, коллекционер антиквариата, интеллектуал, человек
серьезный. С ним Алёна чувствует себя не слишком уверенно, а вот с Бертраном
она вмиг заговорила на равных, почуяв в нем родственную душу авантюриста.
Кстати, о разговорах. Эти французские мужья русских жен
вполне прилично изъясняются по-русски. Именно поэтому услуги Марины как
переводчицы почти не требуются.
Марина сегодня похвалилась заболевшей сестре, что у нее
гостит самая настоящая детективщица из России, которая привезла свои книги, и
та прислала мужа засвидетельствовать почтение, а заодно и за каким-нибудь
новеньким романчиком.
Бертран зашел на минутку, сел выпить чаю с русскими
конфетами, к которым его приохотила жена, – да и застрял, слушая, как
Алёна рассказывает о своих приключениях в песочнице и о чудесном спасении с
помощью русского наемного убийцы Никиты Шершнева…
А ведь, похоже, этот волнующий мужчина не соврал!
– Но если известно о каких-то убийствах, которые он
совершал, то почему он гуляет на свободе? – продолжала допытываться
Алёна. – Или в самом деле такой блестящий адвокат, что от чего угодно
отбрехаться может?
Бертран немного помедлил, справляясь с незнакомой идиомой,
потом с довольной улыбкой что-то записал в блокнотик с русским алфавитом на
обложке и наконец ответил:
– Все гораздо проще и сложнее. Этого парня никто не
поймал за руку. В своем офисе – кстати, он в двух шагах отсюда, на
Фобур-Монмартр, тридцать четыре, – Шершнев работает как адвокат. Все по
закону! И разве угадаешь, зачем входят люди в эту дверь? Его клиенты не
шествуют с плакатами: «Найму убийцу!»
Алёна исподлобья глянула на Бертрана. А вот интересно, он
случайно упомянул адрес офиса Никиты Шершнева или догадался, что ей ужасно
хочется его разузнать? Если так, то он, видимо, и впрямь недурной детектив!
Хотя странно: знать, что где-то рядом действует наемный убийца, – и никак
не пытаться пресечь его деятельность!
– Значит, его клиенты своих намерений не афишируют, за
руку мсье Шершнева никто не ловил, однако его считают киллером. Почему? На
каком основании?
– Кое-какие основания все же есть, – кивнул
Бертран. – Видите ли, Алёна, ваш новый знакомый является владельцем некоей
фирмы «Passeur». По-русски это – перевозчик или проводник, вроде бы ничего
особенного, но обычно так называют Харона.
– Харона? Перевозчика душ умерших через реки подземного
царства до Аида? Зловещее название. Но этого мало, чтобы…
– Как-то больно рьяно вы его защищаете, этого Никиту
Шершнева, – хихикнула Марина. – А ведь он сам обозначил вам род
своей, так сказать, деятельности. Признание обвиняемого – царица доказательств!
– Честно говоря, меня это его признание
поразило, – произнес Бертран. – Странная бравада… Уж кто-кто, а
Шершнев умеет заметать следы и… как это… отводить у всех глаза. О «Passeur»
никто толком ничего не знает, кроме того, что эта фирма предсказывает день
смерти того или иного человека.
– Как так? Гадают там, что ли?
– Вы, детективы, только пишете или читаете тоже? –
ответил вопросом на вопрос Бертран. – Читали у Агаты Кристи роман «Вилла
«Белый конь»?
«Чукча не читатель, чукча писатель? Как бы не так!»
– Конечно, читала. В далекой юности это была одна из
моих любимых книг.
– Ну, тогда вы понимаете, что я хочу сказать, –
проговорил Бертран, не забыв с истинно французской любезностью одной улыбкой
отмести прочь самоуничижительную фразу о далекой юности Алёны.
– Обитатели виллы «Белый конь» держали что-то вроде
тотализатора, – вспомнила Алёна, сверкнув в ответ благодарной
улыбкой. – Дескать, совершенно непредосудительно делать ставку на то, что
тетушка, условно говоря, Мэгги отбросит тапки до Рождества.
– Отбросит… que? – перебил Бернар. – Что?
Тапки?! Мон Дье, но зачем?!
Морис с мудрой, терпеливой улыбкой слушал, как Марина с
Алёной на два голоса объясняли Бертрану смысл очередной идиомы и выстраивали
синонимический ряд: откинуть коньки, отбросить копыта, дать дуба, сыграть в
ящик… Бертран сначала прилежно записывал, потом, видимо, устав, сказал
решительно:
– Et cetera, et cetera! Revenons а nos moutons!
Вернемся к нашим баранам!
«Странно, – подумала Алёна, – такое впечатление,
что герой моего скверного романа волнует его не меньше, чем меня! Надеюсь, по
другой причине…»
Скверного – в данном случае притяжательное прилагательное от
слова «сквер», это понятно. Что же касается причины собственного интереса, ее
Алёне было бы затруднительно объяснить даже себе самой. Как-то неловко снова
думать про этот загорелый худой живот. Ладно, взъерошенные волосы надо лбом или
необычные глаза – это еще куда ни шло, ей не привыкать волноваться из-за
мужских глаз, последние четыре года она только этим и живет, правда, те глаза –
черные-пречерные… чернее тьмы, чернее ночи…
