Наверное, окажись дверь заперта, я бы ее выломала, ей-богу,
в таком страшном жару горела, в таком чаду были мои мысли и чувства. Но дверь
легко отворилась, я влетела внутрь, мельком удивившись, что в комнате
светло, – и увидела Никиту, но не в старом пиджаке, в каком он был на
вечеринке, а уже в короткой бекеше, словно готового куда-то идти – гулять, как
решила я.
Никита уставился на меня и недоумевающе моргнул. Впервые я
увидела выражение растерянности на этом непроницаемом лице… В следующее
мгновение я уже ничего больше не видела, потому что кинулась к нему на шею,
прильнула, обвилась вокруг него и принялась целовать, отчаянно шепча:
– Любимый мой, любимый… Любимый мой! Не уходи, останься
со мной, возьми меня, возьми меня! Я люблю тебя!
Ну уж, конечно, теперь я не могу вспомнить дословно, что
тогда шептала, – но что же еще, какие бы еще слова пришли в мою глупую,
воспаленную голову?
Я шептала снова и снова, целовала горячей и горячей, однако
постепенно стала соображать, что на поцелуи мои никто не отвечает, ничьи руки
вокруг меня не сжимаются, что Никита не только не тащит меня в постель, но и
вообще стоит недвижимо, а дыхание его так легко и спокойно, как если бы перед
ним была не полуобнаженная и весьма красивая (без ложной скромности!)
влюбленная девушка, а… ну, не знаю кто, безногий финн из нарядной избушки, его
агент, к примеру!
– Вика, – наконец сказал он холодно, с каменным
выражением лица, – зачем вы здесь?
Глупый был вопрос, конечно: ведь все это время я только и
делала, что объясняла, зачем я здесь. Однако я ответила в том же роде:
– Я хочу быть твоей, я люблю тебя!
– Но я люблю другую женщину и принадлежу только
ей, – сказал Никита. – Меж нами ничто невозможно, поэтому идите,
Вика, идите к себе, забудьте всю эту чепуху. Вам просто финское пойло в голову
ударило, вы пьяны!
– Это вы мне в голову ударили, – пробормотала я,
не сознавая себя. – Вы, а никакое не пойло, это вами я пьяна! Мое место
здесь, – твердила я, продолжая утыкаться в его холодную, скользкую от моих
слез – я ведь и рыдала еще вдобавок ко всем своим отчаянным словам! – бекешу. –
Мое место с вами, я люблю вас, я не могу жить без вас, я не уйду!
– Ну, коли так, то я уйду, – спокойно сказал
Никита, осторожно разнял мои руки, цепляющиеся за него, и вышел, лишь один раз
полуообернувшись и сказав на прощанье: – Вика, не позорьте себя. Уходите, пока
вас никто не видел.
С этими словами он ушел, хлопнув дверью. Стало темно. От
сотрясения воздуха погасла свеча, но мне в моем отчаянии почудилось, будто
Никита унес с собой весь свет моей жизни, весь свет вообще, – и я упала,
где стояла.
Наверное, меня поразил обморок от потрясения, ведь я была с
детства склонна к обморокам, а может быть, некий мгновенный летаргический сон –
но он, безусловно, спас тогда мой рассудок. Спас рассудок – но погубил душу и
осквернил тело, потому что очнулась я от боли, пронзившей все мое естество.
Сознание вернулось ко мне мгновенно, и я поняла, что уже не одна, – я не
одна, со мной какой-то мужчина, который грубо обладает мною: этим и вызвана
боль моего первого познания плотской любви.
Ну что я могла подумать? Конечно, что это вернулся Никита!
Вернулся – и прельстился-таки мной!
– О мой милый, милый, милый! – закричала я в
неистовом восторге и, не чувствуя больше никакой боли, отдалась ему, как
сумасшедшая вакханка, со стонами, блаженными криками, мучительными признаниями
и страстными поцелуями, от которых мои губы начали кровоточить.
Наши мучительные ласки длились и длились, мы не размыкали
объятий, катались по полу (говорила ли я, что все это происходило прямо на
полу?), рыча от неутолимого вожделения, как звери, наслаждаясь вкусом крови в
наших почти не размыкающихся ртах, причем я заметила, что стоило мне назвать
моего любовника по имени, как объятия его стискивались все сильнее, ласки
становились неудержимыми, он мял мое тело и кусал, но я была пьяна от любви и
счастья, все мне было мало, хотелось еще и еще испытать эту счастливую боль или
болезненное счастье: как угодно можно назвать то исступление, которое владело
мной…
– Никита, Никита! – кричала я. – Бери меня,
люби меня, убей меня!
Словно исполняя мою мольбу, руки его сжимались на моем
горле, и я проваливалась в блаженство, почти теряя сознание, почти умирая от
любви.
Не помню, сколько это длилось, уж о чем, о чем, а о времени
я тогда не думала. И что он со мной ни делал, как и сколько ни брал меня, мне
все было мало. Я не чувствовала никакой усталости, но он наконец утомился и
поник рядом на полу.
– Ты замучила меня, – прохрипел он. – Мне
надо передохнуть. Я уж более ни на что не способен!
Первый раз за это время я услышала его голос – и все те
ощущения, кои испытала в свое время злосчастная жена Лота, превратившаяся в
соляной столб, стали мне понятны. Потому что это был не голос Никиты. Это был
голос Корсака!
Франция, Париж
Наши дни
Дверь в офис киллера Никиты Шершнева выглядела очень
обыкновенно. Надо сказать, что двери подъездов во многих парижских домах очень
похожи: темно-синего цвета, украшены чугунными решетчатыми вставками большей
или меньшей причудливости, с тяжелыми бронзовыми ручками и кодовыми замками
сбоку. Весьма внушительно и респектабельно. Такой же была и дверь дома тридцать
четыре на улице Фобур-Монмартр, около которой среди множества табличек
находилась одна, очень заинтересовавшая Алёну: «Nikita А. Cherchneff. Advocat».
Табличка была начищена до блеска, сверкала как новенькая,
однако вид у нее был какой-то такой… вечный, и Алёна ничуть не удивилась бы,
узнав, что эту табличку некогда прикрепил сюда самый первый Никита Шершнев,
который и передал в наследство своему внуку столь странную профессию.
Интересно бы знать, как он выглядел, тот Никита? Есть ли
между дедом и внуком какое-то внешнее сходство? Впрочем, скорей всего, этого
Алёне уже никогда не узнать: первый Шершнев вряд ли дожил до наших дней.
Придется довольствоваться общением с внуком… и, честно говоря, она ничего не
имеет против. Более того – ради этого она сюда и пришла.
Прийти-то пришла, а вот как войти? Кода замка она не знает!
Впрочем, оказывается, можно обойтись и без кода. Чуть ниже
таблички имелась изящная белая карточка, отделанная пластиком. После некоторых
усилий Алёна все же прочла, что офис мсье Шершнефф находится на третьем этаже,
поэтому господ клиентов просят позвонить трижды, и за ними будет послан лифт.
Алёна позвонила трижды.
