– А если бы он был француз? – осторожно спросил
китаец. – Вы бы вмешались?
– Никогда, – энергично покачал головой еврей и еле
успел поймать свою ермолку, которая ездила по его отполированной макушке, будто
муха по бильярдному шару, так и норовя улететь. – Французы заодно с
русскими. Они тоже друзья Саддама и антисемиты. Кроме того, Шарон поссорился с Шираком
и теперь дал команду, чтобы все наши уезжали из Франции в Израиль.
– Все?! – испугался китаец. – Но вас много, а
Израиль маленький. Что же вы там будете делать?! Как вы будете жить?
– Я? – ткнул себя пальцем в грудь еврей. –
Ну, я-то никуда не уеду. На кого я брошу булочную? Я не хочу, чтобы мою
булочную захватили гои.
– Конечно, – хмыкнул первый араб. – Если все
уедут, кто же будет доказывать Шарону, что французы антисемиты?
Некоторое время Алёна ошарашенно вслушивалась в эту
политическую перепалку. Шарон явно не в себе! Назвать француза антисемитом –
это то же самое, что назвать Твигги толстушкой! Но наконец-то до нее дошло
главное. Оказывается, Шершнев вовсе не угонщик! Он хотел сесть в свою
собственную машину. Какого же черта на него навалились эти белые оборванцы, а
главное, почему полиция не вмешивается?! Или полисье тоже ненавидит русских за
то, что они когда-то дружили с беднягой Саддамом, от которого теперь остались
только рожки да ножки?!
А между тем ситуация изменилась. Полисье уже не наблюдал за
развитием конфликта со стороны, а норовил в него вмешаться. Нет, он отнюдь не
пытался развести две враждующих стороны! Похоже, ему очень не понравилось, что
«угонщик» одолевает, а потому он так и прыгал вокруг дерущихся, так и норовил
достать Никиту своей дубинкой! Полицейский вошел в раж, синяя каска его
съехала, черная физиономия лоснилась от пота, золотая серьга металась в ухе…
Серьга?!
Алёна уставилась на обладателя этой серьги. Да ведь это же…
Нет, не может быть, это ошибка, для нее все черные на одно лицо! Но серьга!
Серьга!!! И синяя каска…
И в следующую секунду, не дав себе труда подумать над тем,
что собирается сделать, она просто взяла да и закричала во всю мочь:
– Police! Police! Police arrive!
[14]
Наверное, это был самый плохой французский, который когда-то
раздавался на Фобур-Монмартре, и впечатление он произвел поистине
разрушительное. Два оборванца отскочили от Шершнева и канули в глубинах
каких-то переулков, словно больше не в силах были слышать криков Алёны. Но не
это оказалось самым странным. Вслед за ними со всех ног припустил и чернокожий
полисье! Все зрители изумленно провожали его глазами. Напоследок он обернулся,
блеснул своей серьгой, сверкнул на Алёну лютым, мстительным взором – и скрылся
за углом.
– Поздравляю, – послышался рядом насмешливый
мужской голос – русский голос! – Теперь не только я, но и вы причислены к
лику врагов этого недоумка. Надеюсь, вы скоро возвращаетесь в Россию и у вас
нет шансов столкнуться с ним в третий раз? Кстати, как поживает наш
очаровательный младенец?
Алёна обернулась и уставилась на подошедшего к ней Шершнева.
Волосы у него были взъерошены, уголок рта разбит. Странным образом это его не
портило, а даже наоборот. Даже очень наоборот! Почему-то хотелось поцеловать
его в этот разбитый уголок рта.
– Младенец в… – пробормотала Алёна и осеклась,
потому что Шершнев в эту минуту задрал свой серый пуловер и вытер полой
вспотевший лоб.
Ах, боже ты мой…
– Где? – спросил Шершнев, опуская пуловер и
скрывая от нескромного взгляда ошалевшей писательницы свой знаменитый загорелый
пресс.
– Что? – пробормотала Алёна. – Кто?
– Ну, младенец! – нетерпеливо притопнул
Никита. – Ваш младенец, с которым вы были в скверике позавчера! Вы сказали
– младенец в… Где? В чем? В ком?
– О господи, я запуталась, – отмахнулась Алёна.
Интересно, понял ли он причину, по которой она вдруг отупела? Что с ней вообще
творится? Превратилась в какую-то нимфоманку! – В порядке младенец, я
хотела сказать, и синячок уже сходит. А вы как поживаете? Ой, извините за
дурацкий вопрос! – спохватилась она. – Я только что сама видела, как
вы поживаете. Очень бурно!
– Да уж, – пробормотал киллер, доставая из кармана
джинсов (к сожалению, из бокового) носовой платок и промокая уголок рта.
Кто говорил, что шрамы украшают мужчину? Правильно говорил,
кто бы это ни был!
– Кстати, – сказал Никита, исподлобья поглядывая
на Алёну, – а ведь я вас еще не поблагодарил. Вы мне если не жизнь, то
пару ребер определенно спасли. Главное, как глупо все вышло! Я не мог открыть
машину, сработала сигнализация, и тут на меня накинулись эти мужики. Я слышал,
что автомобилисты Парижа объединились в этакое сообщество, своего рода
профсоюз, члены которого патрулируют на улицах и посматривают, не пытается ли
кто угнать машину. Сами видите, что в нашем городе делается – плюнуть некуда,
столько машин кругом, скоро, наверное, на тротуары будут ставить. Но что-то мне
не верится, что эти бравые ребята – члены профсоюза, учитывая присутствие тут
нашего знакомого полисье!
– Наверное, он вас узнал, – сказала Алёна. –
Ну, и решил не вмешиваться в драку.
– Не вмешиваться? – Никита снова прижал платок ко
рту. – Ничего себе! Это называется – не вмешиваться? Да я бы спроста
справился с этими мизераблями, когда б не вмешивался полисье! Вернее сказать,
бывший полисье.
– Бывший?
– Ну да. Я ведь не преминул нажаловаться на него своему
приятелю. Помните, я вам говорил, что у меня в комиссариате есть знакомый?
– Да, ваш кузен, вы рассказывали, – кивнула Алёна
– и осеклась.
Кузен! Про кузена ей рассказывал не Никита Шершнев, а
детектив Бертран Баре! Еще хорошо, что она вовремя прикусила язык! Хороша бы
она сейчас была со своей необъяснимой осведомленностью!
Слава богу, Никита не обратил внимания на ее обмолвку.
– Ну так вот, оказывается, это была уже не первая
жалоба такого рода. Этот Нерон…
– Нерон?!
