Я даже не обратила внимания на эту загадочную фразу: «Вас
навестят…» А ведь можно было над ней задуматься. Почему он не сказал: «Ваш отец
вас навестит»? Но я, говорю, на это никакого внимания не обратила. Да, впрочем,
скоро все выяснилось.
Я вдруг почувствовала, что ужасно проголодалась (мы не
позавтракали на вокзале, потому что со сна я не хотела есть, да и Никита
спешил), и с живейшим интересом накинулась на бумажные свертки.
В них оказалась белая булка, испеченная на манер наших
прежних, петербургских французских булок, только длинная, – вкусная и
свежая, от которой я немедленно отломила корочку (что и говорить, жизнь в
Совдепии избавила от многих предрассудков, в том числе и от некоторых правил
приличия!), сыр с острым, непривычным запахом, полфунта масла, пук зеленых
салатных листьев, кусок мяса и несколько картофелин да луковиц. И молоко в
бутылке. Так странно это выглядело – первый раз я видела молоко в бутылке!
Я смотрела на продукты с недоумением. Их показалось мне
очень мало – едва на день. Ну да, в Петрограде я ведь привыкла делать запасы, а
тут нужно было возвращаться к правилам прежней жизни: каждый день ходить к
булочнику, молочнику, зеленщику и мяснику либо рыбнику. Вот только прежде у
меня была прислуга, покупками занимались кухарки, а теперь, видимо, мне
придется делать их самой. Ну что ж, это лучше, чем самой стоять в очередях за
пайком!
Прибегнув к спасительной мысли, что нет худа без добра, я
отыскала нож – в шкафчиках имелся припас самой необходимой посуды, не столовое
серебро, конечно, но и не олово, а симпатичный мельхиор. Нож, впрочем, был
стальной и очень острый, я откромсала им от мяса порядочный кус, положила на
сковородку, потом спохватилась, что без масла пригорит, положила масло и
огляделась в недоумении: неужто жарить придется в камине? Ну и как это делать?
Что же, прикажете держать сковороду в руках? Так ведь обожжешься! Или надобно
ставить ее вот на эту странную треногу?..
Я смутно припомнила книжку французских сказок, которые были
у меня в детстве. Камин, да, камин, в котором щедро играет огонь, а над огнем
на цепочках висит черный котелок, в котором бабуля в белом чепце и пышной юбке
с передником (из-под юбки виднеются деревянные башмаки) помешивает большой
ложкой. Из котелка поднимается аппетитный белый пар, который навевает мысли о
каком-то вкусном супе или каше, что варила бабуля (вскоре я узнала, что супов
французы почти не едят, а мне их очень недоставало какое-то время, потом-то я
привыкла к их отсутствию, а каши там готовят такие, что, как говорила уже
упоминаемая мною нянюшка-сормовичка, «в рот не вломишь!»). На картинке все это
выглядело очень уютно, книжка вообще была великолепно иллюстрирована, и я вдруг
уплыла в воспоминания о том, как мы с сестрой листали эту книжку по вечерам,
сидя вместе с «большими» в столовой, под шелковым абажуром керосиновой лампы,
то углубляясь в книжку, то вслушиваясь в разговоры, и вот начинали слипаться
глаза, мы клевали носами, maman строго говорила: «Дети, спать!», мы
встряхивались, умоляли: «Десять минуточек, ну еще!» – но уже еле сидели, буквы
и картинки расплывались в глазах, и нас уносили в постель на руках, только
непременно полагалось съесть еще большую тарелку киселя. Хотя нет, я что-то
путаю, киселя нам давали, кажется, только после ванны!
При воспоминаниях о киселе голод мой стал еще острее, и я
решилась попытаться изжарить мясо. Я отыскала крюк для подвешивания котелка,
отыскала и котелок, даже не один (спустя какое-то время у нас в доме поставили
на кухнях печи, но камин еще долго пугал меня воспоминаниями, оттого я с тех
пор не люблю каминов, хотя куда от них денешься?!), обнаружила еще какие-то
крючья и палки для подвешивания котлов и чайников, освоилась и с треногой для
сковороды. Поставила ее в камин, водрузила на нее сковородку, отыскала спички –
очень длинные, совершенно не русские и не с коричневыми серными головками, а
какие-то розовые – фосфорные, как я узнала потом. И испуганно поняла, что я не
имею ни малейшего представления, как разжигать эти угольные комочки, которые
горкой лежали в камине…
Я с отчаянием смотрела на сырой кусок мяса, которого мне,
похоже, так и не съесть, как вдруг за моей спиной раздался голос – столь
внезапный, что я так и подскочила на месте:
– Мясо надобно класть на горячую сковороду, а не на
холодную, и на растопленное масло.
Я резко обернулась, изумившись насмешливым высокомерием, с
которым звучал этот голос, и проговорила:
– Я бы с удовольствием его растопила, да не знаю, как
разжечь огонь.
И тут же пожалела, что произнесла эти слова, мне за них
потом еще долго было стыдно, хотя слова как слова, ничего особенного. Мне было
стыдно за то, что я их произнесла, что вообще разомкнула уста: нельзя было
показывать своей слабости, нужно было встретить ее ледяным молчанием…
Да, это пришла она.
Франция, Париж
Наши дни
– Да, здесь очень симпатично, – сказала Алёна,
оглядываясь. – Уютно… Вы любитель антиквариата? Ух, какой классный
компьютер!
У нее аж спина заболела от напряжения делать вид, будто она
здесь впервые. Пришлось поудивляться табличке у подъезда, потом испугаться
невзрачного лифта, и замяться на площадке, изображая, будто не знает, куда
идти, и с преувеличенным интересом рассматривать знакомую обстановку кабинета,
старательно обегая взглядом корзинку…
Черт, а ведь Штирлиц из нее получился никудышный.
Корзинку-то опустошила, но нет бы задвинуть ее под стол, что ли, а то так и
бросила чуть ли не посреди кабинета! Безглазая Анастази внимания не обратила,
однако хозяин вполне способен припомнить, что оставлял-то он полную корзинку, а
вернулся к пустой. Впрочем, он может решить, что поработала секретарша. А вдруг
ей запрещено убираться в кабинете?.. Ну прямо хоть высыпай все из сумки обратно
в корзину!
Можно, конечно… Но, во-первых, обратно забрать уже вряд ли
получится. А во-вторых, у хозяина может случиться сердечный спазм от изумления,
когда он увидит такое: была корзина пустая да вдруг сделалась полная…
Ой, Алёна, а не забылась ли ты? Помнишь, к кому вообще-то
притащилась, с кем намерена чаи распивать? Странно, что в присутствии этого
человека притупляются все оберегающие, спасающие, предохраняющие инстинкты,
зато обостряется тот самый, основной …
– Ну, любовь к антиквариату у меня вынужденная, –
тем временем пояснил Никита. – Вся обстановка досталась от деда, поэтому
тут в чистом виде модерн начала прошлого века. В 1922 году это был рискованный
новодел, сейчас – почтенный раритет. Алёна, вы извините, я отлучусь на минуту.
Вскипячу воду и умоюсь, что ли, а то вид у меня, наверное, несколько
растрепанный…
И, сверкнув улыбкой, исчез за дверью как раз вовремя, чтобы
не дать Алёне начать уверять, мол, вид у него самый что ни на есть
соблазнительный, особенно в глазах женщины, обожающей всю и всяческую
экстремалку на свете.
