Чтобы хоть немного пригладить свои собственные растрепанные чувства,
она снова прошлась по кабинету, размышляя над тем, что русский язык эмигранта в
третьем поколении Никиты Шершнева, конечно, великолепен и вообще не страдает
галлицизмами, однако это – «вскипячу воду» – определенно досталось ему от деда,
как и обстановка кабинета. Современный человек сказал бы: поставлю чайник.
Впрочем, может статься, Никита не только выражается по старинке, но и впрямь
кипятит воду на какой-нибудь спиртовке и…
Что-то щелкнуло за спиной, потом раздалось вкрадчивое
урчание. Алёна испуганно обернулась… Нет, это не зверь неведомый
подкрадывается, это заработал факс!
Воровато оглянувшись на дверь, за которой скрылся Никита,
Алёна метнулась к факсу и попыталась прочесть то, что было напечатано на
листке, выползающем на белый свет.
Так… изображение сильно смазано, однако можно понять, что
это – копии паспортов каких-то мужчин. Ишь ты, факс цветной. Как интересно…
Вильгельм Тод, Дени Морт, Чарльз Дис, Хорхе Муэрте, Витторио Морто… Кто эти
люди? Потенциальные клиенты киллера Шершнева? Или… Стоп, секунду! Так ведь они
все однофамильцы! Ну да – den tod, la mort, a death, la muerte, la morte
по-немецки, по-французски, по-английски, по-испански и по-итальянски означает
«смерть». О-ля-ля, как говорят французы… Не хватает только какого-нибудь русского
однофамильца – Ивана Мертвякова или Петра Смертина!
Алёна внимательнее вгляделась в лица Тода, Морта, Диса,
Морто и Муэрте – да так и ахнула. Нет, эти люди – не однофамильцы. Тут вообще
нет никаких людей – тут всего-навсего один человек, но он то брюнет, то
блондин, то наголо обритый… Несмотря на нечеткое изображение, можно уловить это
сходство. У всех у них темные глаза. Обрит – Вильгельм, блондин – Чарльз,
брюнеты – Хорхе и Витторио, ну а Дени, пожалуй, темно-русый… Кто ж он такой,
этот единый во всех лицах? Еще один киллер? Коллега Никиты? Или и впрямь
будущая жертва? Поди догадайся… Ох, не умеет детективщица так быстро думать,
как героини ее романчиков, она легко запутывает сюжет, но распутать реальную
ситуацию с полпинка не способна. Может быть, выдрать листок из пасти факса и
сунуть в свою и без того набитую вещдоками сумку? Поразмыслить на досуге?
Нет, поздно, поздно! Никита возвращается!
Алёна отдернула от факса преступную ручонку и шарахнулась в
противоположную сторону кабинета. Уставилась в стену, разглядывая что-то, на
ней висящее, но от волнения совершенно не видя, на что именно пялится.
– Чай готов, – раздался за спиной голос. – О,
да вы сразу обнаружили самое интересное, что есть в моем кабинете!
Алёна что было сил зажмурилась, потом раскрыла глаза и
только после этих упражнений смогла понять, что, собственно, разглядывает с
таким жутким интересом. Фотография и листки в рамочках, на которые она обратила
внимание еще в прошлое посещение этого кабинета! А ведь она в тот раз не ошиблась
– это стихи. Только один листок целый, а второй, такое впечатление, собран и
склеен из мелких обрывков, оттого и кажется, что он весь вдоль и поперек
исчеркан. Можно разобрать только название этого стихотворения – «Кассиопея»,
остальное все пляшет и скачет. Второе называется «Баллада сентиментальных
вздохов». Ого, да оно, судя по ятям, ерам и фите с ижицей, написано еще до
революции. Хотя нет, внизу дата – 1922 год… А, понятно: его писала эмигрантка,
ведь эмигранты очень долго не признавали реформы правописания, введенной
большевиками, так что чуть ли не до Второй мировой войны выходили в Париже,
Берлине, Нью-Йорке книги русских эмигрантов, набранные по старой орфографии.
Кстати, стихотворение и само об эмиграции!
Баллада сентиментальных вздохов
Вы эмигрант. В чужой стране
Я тоже эмигранткой стала.
И я была на этом дне,
Где поэтичного так мало…
Но, жизнь начавши жить сначала,
Я не жалею прежних лет
И не грущу о них нимало…
Ведь счастья не было и нет!
Я здесь не по своей вине,
Но тем острее жизни жало!
Я лишь стараюсь, чтоб извне
Ничто мой мир не нарушало,
И дней моих пустое зало
Мертво, как выцветший портрет.
Давно умолкли звуки бала,
А счастья не было и нет.
И все ж к одной, к одной весне
Моя мечта летит устало…
Тогда весь мир пылал в огне,
Но я – я верила, я знала:
Есть чувства вечного накала,
Их не притупит горечь лет…
Теперь сказать пора настала,
Что счастья не было и нет!
Ты знаешь, я о чем мечтала,
Чего бы для себя желала…
Услышь прощальный мой привет:
Не будем пить до дна бокала,
На дне всегда один ответ:
Все это уж не раз бывало, —
Но… счастья не было и нет!
Под стихотворением стояла подпись: Анна Луговая.
– Анна Луговая? – повторила Алёна,
оборачиваясь. – Никогда не слышала о такой поэтессе.
– Да, в России ее практически не знают, – ответил
Никита, ставя на стол поднос с чашками и красивым серебряным чайничком и
подходя к Алёне. – Настоящее ее имя – Анна Костромина. Она была известна в
самом начале прошлого века, вроде бы даже дружила с Ахматовой, но, как
говорится, дружба двух красавиц редко бывает продолжительна… Тем более дружба
двух поэтесс. После революции Анна Костромина эмигрировала в Париж, но тут уж
ей стало не до стихов, она занималась совсем другими делами. Впрочем, эти два
стихотворения были написаны именно в эмиграции, но не для печати, а только для
моего деда. Это единственные рукописные экземпляры, семейная реликвия, именно
поэтому мы их так бережно храним.
– А с «Кассиопеей» что приключилось? Я смотрю, тут все
склеено…
– Ну, бедную «Кассиопею» из ревности растерзала одна
дама, безумно влюбленная в моего деда.
– А он? – спросила Алёна. – А он был безумно
влюблен в эту поэтессу, да?
– Конечно. Разве можно не любить такую женщину? –
Никита улыбнулся, глядя на фотографию.
