– Да почему? Правду сказал. А что тут такого? Адвокат
я, так сказать, в миру. А хобби у меня – вот то самое, второе. И дед этим же
промышлял, и отец.
– И вы, – занервничала от такой откровенности
Алёна, – вот так прямо в этом признаетесь? А если я возьму и донесу на
вас? Наверняка по вашему следу уже давно идет полиция…
– Донесете? – Яркие глаза оценивающе
прищурились. – То есть настучите, как говорят у вас в России? А вы
уверены, что сможете сделать это?
«Что… что значит этот вопрос? – Алёна
насторожилась. – Он имеет в виду, что я не смогу сделать это, потому что
никогда больше не выйду из этого кабинета? Скончаюсь от… от сердечного спазма
или чего-то в этом роде? А – вечный вопрос всех детективов! – куда он
денет мой труп?»
Жизнь нашей писательницы складывалась так, что ей уже не
единожды приходилось размышлять о себе как о потенциальном трупе. Не то чтобы
она привыкла к таким размышлениям – к этому невозможно привыкнуть! – но
острота ощущений малость притупилась: выпутывалась из опасных ситуаций прежде –
авось выпутается и теперь! Это позволяло сохранять хорошую мину при плохой
игре. А потому сейчас она умудрилась довольно равнодушно пожать плечами и
пробормотать:
– А что мне сможет помешать? Или кто? Уж не вы ли? Это
вообще что, угроза?
– Помилуй бог! – вскинул руки Никита. –
Угрожать моей спасительнице? Да разве я посмею? Разве я похож на человека,
которому свойственна столь черная неблагодарность? Нет, конечно. И все-таки вы
по сути своей не доносчица, или я ничего не понимаю в людях. Вы предпочтете
разрешить проблему сами, но не прибегнете к помощи властей. Вы такая же
авантюристка, каков и я. Мы с вами родственные души. Ваша движущая сила –
любопытство. Ничуть не удивлюсь, если узнаю, что вы тут нарочно караулили,
возле моего офиса, чтобы встретить меня как бы невзначай и взять интервью для
своего будущего романа. Вы ведь писательница, верно? Я, если честно, сначала
вам не поверил, но потом пробежался по Интернету… да, в самом деле, есть такая
– Алёна Дмитриева. И даже на фото ваше с удовольствием посмотрел, хотя в жизни
вы, надо признаться, лучше. Несравнимо лучше!
Об этом Алёна и сама знала. Однако сейчас ей было не до
комплиментов. Речь шла об интервью для нового романа – ничего более святого для
нее в жизни не существовало, Новый Детектив – это был самый неотразимый, самый
неодолимый соперник для всех мужчин в ее жизни. Пока конкуренцию с ним
выдерживал только тот, черноглазый нижегородец, а Никита был все-таки
парижанин, да и глаза у него были всего лишь серые…
– Похоже, мы с вами и впрямь похожи, –
пробормотала она. – Тщеславие – мой любимый грех. Неужели и ваш тоже? Вас
что, обуревает желание быть запечатленным на страницах литературного
произведения?
– А почему бы и нет? – пожал плечами
Никита. – Деятельность нашей фирмы с самого начала ее существования была
так тщательно законспирирована, что все возможные подозрения (а они у властей
время от времени возникали, сознаюсь вам) разбивались вдребезги. О нас никто
ничего не знает. Дать интервью какому-нибудь газетному писаке я не могу: это
будет равносильно признанию собственной вины. Ну зачем же рубить сук, на
котором я сижу и надеюсь продолжать сидеть? Другое дело – появиться на
страницах насквозь выдуманного произведения, к тому же – выдуманного дамой…
Ваши книги изобличают прихотливость вашей фантазии и веселую игру ума
(признаюсь, я даже бегло пробежал парочку ваших опусов на страницах Интернета),
но отнюдь не страсть к реальности и правдивости. Вы пишете настолько
залихватски, что в изображаемые вами события совершенно невозможно поверить.
Только полный кретин примет за правду то, что к вам напросился на интервью
парижский киллёр! Чуть ли не навязался! Поэтому я ничем не рискую. Так что
спрашивайте, не стесняйтесь. Должен же я вас хоть как-то отблагодарить. Про чай
мы забыли, он остыл… Но, надеюсь, не остыл ваш интерес к моему рукомеслу?
Алёна перевела дух. Шутить изволите, мсье Шершнев? Думаете,
что я не принимаю всерьез вашего предложения?
– Вы сказали, что подозрения насчет вашей деятельности
у властей все же возникали, – выпалила она. – Приведите, пожалуйста,
какой-нибудь пример. И расскажите, как удалось из этой истории выпутаться.
Никита усмехнулся:
– Вопрос хороший… Ну что ж, назвался груздем – полезай
в кузов. Вот, слушайте. В прошлом году один англичанин, страстный любитель
летать на своей авиетке…
Он вдруг осекся и прислушался. Щелкнул замок, хлопнула
дверь.
– Кажется, наше интервью придется прервать, –
пробормотал Никита, сконфуженно покосившись на Алёну.
В приемной раздался перестук каблучков. Потом дверь в
кабинет распахнулась… и на пороге появилась не кто иная, как прекрасная и вновь
зеленоглазая Анастази.
– Привет, – сказала она, весело глядя на
Алёну. – Решили вернуться? Ну и как? Нашли свой блокнот?
Франция, Париж, 80-е годы ХХ века
Из записок Викки Ламартин-Гренгуар
Удивительно, что я узнала ее сразу, хотя прежде не
встречала, не знала в лицо, да и мало ли кто мог ко мне зайти, в мое новое
жилье, хотя бы квартирная хозяйка или, к примеру, консьержка – познакомиться…
Впрочем, нет, хозяйка не могла бы смотреть на меня с такой полуулыбкой, не то
дразнящей, бесшабашной, не то печальной, словно прощальной. И это не могла быть
консьержка: как выглядят парижские консьержки, я узнала через мгновение. Она
посмотрела на камин и провозгласила с тем же насмешливым высокомерием:
– Впрочем, я предполагала, что у вас на первых шагах
возникнут трудности, а потому привела с собой мадам Дике.
Она обернулась, и из-за ее спины, словно повинуясь приказу,
выдвинулась какая-то малорослая особа в длинных черных юбках, с седыми жидкими
волосами, заплетенными в тощенькую косичку, которая была скручена на затылке в
кукиш.
– Ах, я помогу вам, милая мадемуазель, –
проскрипела она неприязненным голосом, шагнула к камину и моментально зажгла
огонь. Я даже не успела понять, что же она сделала… и мне стало страшно, как я
буду обходиться впредь. И еще мне стало страшно от того, что я говорю
по-французски гораздо хуже, чем она: я с трудом разобрала торопливый говорок
консьержки, видимо, все гимназические уроки и занятия с гувернантками начисто
выветрились из памяти… Как же я буду обходиться здесь?
Ладно, авось как-нибудь приспособлюсь, вспомню, по крайности
попрошу отца помочь. Или Никиту… да, лучше Никиту! Сейчас главное – не показать
ей своего страха и растерянности!
– Спасибо, мадам Дике, – сказала она и величавым
жестом отпустила консьержку. Потом повернулась ко мне и уставилась с таким же
любопытством, с каким, полагаю, смотрела на нее я.
