Она забывала, что разница между тридцатипятилетним отцом и
той женщиной была не слишком-то и велика: пять лет. Просто чепуха, особенно по
современным меркам. А что касается старухи, то потом у нее были любовники и на
десять, и на двадцать, и на двадцать пять лет моложе ее. Кстати сказать, в
объятиях одного из них она и испустила последний вздох…
Перечла я эту фразу и нашла, что она звучит безумно
фривольно…
Да, уж такая это была женщина! Любила она мужчин, счету им
не знала.
Одному из ее любовников я и обязана спасением собственной
жизни. Безусловно, если бы не всепоглощающая любовь к ней, он вряд ли ввязался
бы в ту кошмарную авантюру в 19-м году, вряд ли перевел бы меня из Петрограда в
Финляндию по едва окрепшему льду Финского залива.
До сих пор у меня сводит судорогой лицо, стоит лишь подумать
о том, что мне тогда пришлось пережить, испытать. Но еще больше мучают
воспоминания о том, чего я так и не пережила, чего так и не испытала, мечты о
том, чего мне так хотелось, но что так и не сбылось.
Это именно его, того мужчину, я встретила сегодня.
Неудивительно, что он мог показаться мне призраком прошлого! Ведь он возник
именно из тех далеких дней, когда один за другим рухнули все столпы, на которых
держался мой мир: уход отца, смерть матери, спокойная, достаточная жизнь,
крушение России…
Моя бедная maman! Та история превратила ее в самую настоящую
старуху… да что там, та история и свела ее прежде времени в могилу. Впрочем,
говорят, все, что ни делается, делается к лучшему, – то же можно сказать и
о maman. Она рано умерла, но зато ей не пришлось пережить те ужасы, которым
была подвергнута Россия и все мы: сначала Первой мировой войной, а потом
революцией и большевиками.
Не уверена, что все это пережили бы я и мой отец, что мы
вообще выжили бы, если бы не она, та женщина, самое имя которой было когда-то
запретным в нашей семье, и даже сейчас мне не хочется повторять его…
Кстати, о чем бишь я? Помнится, начала писать о том, что мое
не в меру расплодившееся и довольно-таки бестолковое семейство вполне могло
населить целую деревеньку… Ах да, еще про церемонность я писала, с какой
общалась со своими потомками… Конечно, это объяснимо, ведь с кем-то из них я
ближе, кого-то едва знаю, кого-то люблю (насколько я вообще способна любить), к
кому-то совершенно равнодушна (это мое обычное отношение к людям)… Наверное,
праматерь Ева, окажись у нее такая возможность, столь же безучастно взирала бы
на свое многочисленное потомство, которое расползлось по всей матушке-Земле…
Между прочим, вот эти накорябанные мною словеса – самое верное
доказательство того, что разум мой и впрямь не в ладах с намерениями, а
упомянутый в самом начале маразм – он уже где-то неподалеку. Я ведь хотела
написать о вполне конкретной, хоть и мимолетной встрече с одним человеком,
который сыграл в моей жизни и жизни моего отца как спасительную, так и
губительную роль, – а вместо этого забрела в непролазные дебри
воспоминаний… Да, правы те, кто уверяет: старики (ну будет, будет корчить из
себя невесть что, старуха я, в самом деле – старуха!) гораздо охотнее живут в
прошлом, чем в настоящем, а о будущем вовсе предпочитают не думать.
Ну это, кстати, понятно. Какой смысл о нем думать? Все равно
ты его не увидишь. Именно поэтому старухи не любят покупать новых вещей: зачем
зря тратить деньги, все равно ведь не успеешь износить того или этого платья…
Боже, как я любила, как обожала те первые платья из
набивного цветастого ситца, которые стали носить в Париже в 1929 году! Их
придумал Пату, наводнил ими магазины prкte-б-porter,
[1] и они
заставили крепко призадуматься мастеров haute couture,
[2] даже
Коко Шанель! Именно тогда массовый пошив стал восприниматься как серьезное
явление в мире моды. А я накупила их себе множество: у меня была прелестная
фигура, со времени моей работы манекеном я ни чуточки не раздалась, хоть к тому
времени родила уже троих детей: сына от первого мужа, Робера Ламартина, и двух
дочерей от второго, Жака Гренгуара.
Теперь-то обоих моих мужей нет в живых, а дочери –
совершенные старухи. Вспоминаю себя в их годы – нет, я выглядела куда лучше, да
и душой была моложе!
Та-ак… опять корабль моего разума понесся по волнам памяти
без руля и без ветрил! Чьи это стихи… какого-то испанца, латиноса, кубинца… по
волнам моей памяти… Не помню!
Да и бог с ним, с латиносом или кубинцем.
Итак, сегодня я опять встретила того человека. Последний раз
видела его, не соврать, лет двадцать тому назад, и тоже случайно, мельком, из
окна авто. Разумеется, я не остановилась, но разглядеть его успела. Еще тогда я
поразилась, насколько мало он изменился… а сегодня я обнаружила, что, как это
ни странно, он вообще не изменился за всю свою жизнь. А теперь, в свои
восемьдесят девять (он старше меня на четыре года), он и вовсе ничем не
отличается от того юноши, который в декабре 1919 года пришел в мою
петроградскую квартиру и сказал:
– Меня послал ваш отец, чтобы я спас вашу жизнь, но вы
должны знать: если бы не… – тут он назвал имя той женщины, – я и
пальцем не шевельнул бы ради вас!
Почему он сказал так? Ну, наверное, его оскорбляло, что в
нашей семье ее имя смешано с грязью, наверное, он хотел унизить меня – одну из
тех, кто унижал ее, бывшую счастьем (а заодно и несчастьем!) всей его жизни. Потом
я узнала, что он нес ее имя как знамя… нет, это слишком высокопарное и какое-то
ужасно советское сравнение. Так могли бы выразиться какие-нибудь большевизаны.
Правильнее будет сказать, что он нес ее имя, словно рыцарь – ленту, подаренную
ему на турнире прекрасной дамой.
В ее честь он совершал многие подвиги: он спасал людей,
уводил их из России. А также совершал деяния, которые трудно назвать подвигами.
В ее честь он убивал… Мне это точно известно. Я знала многих из тех, кого он
убил, начиная с того бесконечно мерзкого матроса, который попался нам близ
Кронштадта… Да ведь и ее саму он тоже убил – и все так же – в ее честь!
О Господи. Я опять сбилась с пути моих мыслей. Я начала
писать о том, что он по-прежнему юношески строен, походка его легка и порывиста.
Собственно, я узнала его именно по этой походке: он не идет, а летит, даже как
будто взмывает над землей при каждом шаге. Правда, меня удивило, что у него
больше нет седины. Боже, подумала я, неужели он покрасил волосы?! Какая
пошлость – мужчина с крашеными волосами!
Я велела шоферу обогнать его и подождать у перекрестка, а
сама высунулась из окошка и уставилась на него, и не отводила взора все время,
пока он шел мимо.
Он меня не заметил. А если и заметил, то не узнал.
