Он еще больше побледнел. Я думала, он не позволит, думала,
начнет меня бранить… Там, в «Ланвен», пока я переодевалась, я перемолвилась
словцом с одной девушкой, это была знаменитая в будущем Теа Бобрикова, хотя тогда
ее еще никто не знал, – и она мне со смехом рассказала, как мать не
пускала ее работать манекеном, даже заперла в комнате на ключ, но в доме нечего
было есть, вот она ее и выпустила. Я испугалась: а вдруг отец что-то подобное
сделает? И тогда мне придется сказать, что у него больше нет власти надо мной,
что это мое желание посоветоваться с ним – всего лишь дань приличиям, уступка
нашим родственным отношениям, о которых я помню и которые ценю, а он их
приносит в жертву своей похотливой жене, как принес ей в жертву нашу семью,
жизнь моей матери, в конце концов… И мы рассоримся навеки!
Но нет, отец ничего мне не стал запрещать, только
пробормотал:
– А если я буду тебе давать больше карманных денег, ты
все равно пойдешь на работу?
– Конечно, – сказала я сколько могла
спокойно. – Дело вовсе не в деньгах, разве ты не понимаешь?
– Ну да, – пробормотал отец. – Она мне так и
сказала, что дело не в деньгах… что тебе нужна своя собственная жизнь и мне
придется тебя отпустить …
Разумеется, я немедленно поняла, о ком идет речь. Итак, она
и тут должна была вмешаться и поучить моего собственного отца, как себя вести с
родной дочерью! И мне сразу расхотелось работать в «Ланвен», наоборот –
захотелось назло ей сказать отцу, что да, я приму денег от них с Анной, и чем
больше, тем лучше!
Но все-таки я не в силах была жить ей обязанной. И я
промолчала.
– Ну хорошо, – неохотно сказал отец, – я тебя
благословляю. Только при одном условии: контракт подписывать я с тобой пойду.
Я вспомнила об еще одном условии, которое мне выставила
мадам Ланвен: непременно подстричься… но уж об этом я отцу не сказала!
Мы простились очень нежно, он ушел, а с четверга началась
моя новая жизнь, которая принесла море впечатлений, помогла стать богатой,
завести семью… но так и не помогла моему глупому сердцу обрести хоть каплю
покоя и забвения.
Франция, Бургундия, Мулен-он-Тоннеруа
Наши дни
– Алёна, вы что же ничего не пьете? – прервала это
взаимное созерцание Марина, подошедшая с двумя бокалами вина в руках. –
Возьмите-ка. Знаю, что вы не любите красные вина, но белого здесь нет, а это
отличное «Мерло» из подвалов Жильбера, который и поит всю нашу тусовку.
И она подбородком (руки-то были заняты) указала на
вице-мэра, который как раз в эту минуту шел мимо с какой-то странной зеленой
бутылкой без этикетки и пустым стаканом в руках. Неосторожное телодвижение
Марины не осталось незамеченным: Жильбер с улыбкой обернулся и спросил:
– Как вам мое «Мерло»?
– Отличное! – искренне закивала Марина.
Алёна тоже кивнула – из вежливости, а потому без особого
энтузиазма, что не осталось не замеченным Жильбером:
– А вам не нравится?
Неудобно человеку, который тебя угощает по доброте душевной,
ляпнуть, что терпеть не можешь красное вино, тем паче – сухое. В Бургундии
такое признание равносильно признанию в нетрадиционной сексуальной ориентации,
в подверженности приступам буйного помешательства – словом, в каком-то тайном,
постыдном, отвратительном пороке. Поэтому Алёна наврала на той обычной смеси
английского и французского, к которой она пристрастилась в последнее время, как
пристрастилась к помидорам с овечьим сыром «Mozzarella»:
– Я сегодня плохо спала, рано встала, боюсь, если
выпью, сразу усну, а жалко, здесь интересно.
При этом она не удержалась-таки: снова поглядела в сторону
Игоря номер два. И обнаружила, что и он по-прежнему не сводит с нее своего
напряженного взгляда, под которым Алёна мгновенно ощутила всю глубину выреза
своего сарафанчика. Да уж, это и в самом деле было чрезвычайно интересно!
– Послушайте, шер мадам, – вдруг заговорщически
сказал Жильбер, – я вас отлично понимаю. После красного вина даже меня
порою клонит в сон, а ведь я вырос на нем, так сказать, всосал с молоком
матери. Но пробовали ли вы «Ратафью»? – И он покачал зеленой бутылкой,
которую держал в руках.
– Никогда в жизни, даже не знаю, что это такое –
«Ратафья», – всмотрелась Алёна сквозь зеленый бочок.
– Ну что вы, это такое чудо! – воскликнула
Марина. – Местное вино, очень крепкое, на основе виноградного спирта и так
называемой «воды жизни», которую делают из виноградных косточек. Правильно, да,
Жильбер?
Тот подмигнул:
– В общих чертах правильно, а в частности я вдаваться
не стану, чтобы не выдать некоторых тайн приготовления. А то вдруг приедете в
Россию и наладите там массовое производство «Ратафьи»!
Алёна вежливо посмеялась незатейливой шутке, а Жильбер,
довольно улыбаясь, сунул ей в руку тот стакан, который нес, а потом налил в
него из своей зеленой бутылки какой-то золотистой жидкости – очень красивой,
более насыщенного цвета, чем шампанское, ну и без пузырьков, конечно,
восхитительно, сладко пахнущей не то липой, не то розами, не то дивными,
похожими на крошечные белые зонтики, цветами той неведомой лианы, которая
обвивала все деревья в окрестностях Мулена и благоухала почти как черемуха…
райская черемуха!
Не ожидая приглашения, Алёна приложилась в бокалу, глотнула
холодной сладкой прелести раз и другой, а потом просто сбилась со счета глотков
и уже не отрывалась, пока не выпила до дна.
– Браву! – сказал Жильбер с искренним восхищением. –
Вижу истинного ценителя. Говорят, кто пьет первый стакан «Ратафьи» залпом,
человек очень азартный и везучий. И уж спать вам не скоро захочется после этого
вина, уверяю вас! Ничто так не бодрит, как стаканчик холодной «Ратафьи»!
– C’est vrai, это правда, – внезапно послышался
незнакомый мужской голос за Алёниным левым плечом, и она невольно вздрогнула,
как будто с нею заговорил тот, кто всегда таится за левым плечом каждого
человека…
Впрочем, серой не пахло – пахло тем же самым приснопамятным
ей «Фаренгейтом», которым всегда, словно облаком, был окружен идол ее сердца.
Алёна обреченно вздохнула, обернулась, встретила насмешливый взгляд черных глаз
– и, как и следовало ожидать, обнаружила за спиной не кого иного, как того
самого волнующего незнакомца в мокасинах на босу ногу и бледной футболке под
пиджаком. Того самого, который так напоминал ей Игоря.
Разумеется, уж напоминать так напоминать во всем, вплоть до
парфюма!
– «Ратафья» Жильбера – одно из моих лучших воспоминаний
о Мулене, – проговорил он.
