Забавное у него все-таки прозвище – Фримус. А еще более
забавно, что его до сих пор так называют и даже представляют незнакомым людям.
А может быть, настоящее его имя настолько неблагозвучно, что и сам Фримус, и
родственники этого имени стыдятся? Хотя он, такое впечатление, и сам был
удивлен, когда Жильбер назвал его прозвище. Странно, конечно, что не поправил.
Странно…
Алёна снова поскользнулась, и снова провизжали под ногами
мелкие камушки, совершенно так же, как вчера они провизжали под ногами призрака
Никиты Шершнева…
И точно так же внезапно, пугающе, как мелькнул он позавчера
мимо крыльца, – точно так же мелькнула в голове Алёны догадка. Странная,
парадоксальная – и в то же время совершенно очевидная.
Какого черта?! Зачем ты успокаиваешь себя этими бабскими
глупостями: призрак, призрак!.. Это был никакой не призрак, это был самый
настоящий, реальный, подлинный и материальный Никита Шершнев.
Но успокойся: явился он сюда не по твою душу. И впрямь: никак,
ну никак не разузнать ему, куда ты подевалась. Да и больно-то ты ему нужна!
Русско-французский киллер прибыл в Мулен по совершенно конкретному делу: работу
работать, выполнять заказ на убийство. Явился по следу своей жертвы, имя
которой – Дени Морт.
Или Фримус – это уж кому как больше нравится.
Франция, Париж, 80-е годы минувшего столетия
Из записок Викки Ламартин-Гренгуар
Мой муж, бесспорно, был одним из лучших среди тех людей,
которых я встречала в своей жизни. Ни словом не поперечившись, он прервал наше
свадебное путешествие, и мы в наемном автомобиле спешно отправились в Турин,
потому что там жил кузен моего мужа, авиатор, который брался доставить нас в
Париж за несколько часов. Наверное, тот перелет – в 21-м году явление
беспрецедентное! – должен был запомниться мне навсегда, но я не помню о
нем практически ничего, только то, что нас перед посадкой в самолет одевали в
какие-то особые прорезиненные и утепленные костюмы – в вышине ведь куда
холодней, чем на земле. Я напяливать это уродство отказалась – у меня были
очень теплые меха, подарок к свадьбе, я надеялась на них, – а Робер
пилотный костюм все же надел – полагаю, чтобы повеселить меня, – и ему это
удалось. Недаром же я до сих пор помню этот эпизод!
Да, еще вот что осталось в памяти: поскольку воздушные
путешествия были в те времена чем-то совершенно невероятным и очень опасным,
люди, отправляясь в полет, обычно писали завещания. Мы с Робером тоже написали:
тут я узнала истинный размер его состояния, потому что перейти это состояние
должно было ко мне.
Очень смешно, конечно: завещать мне свое имущество, если я
могу погибнуть одновременно с ним, с моим мужем! Я ему так и сказала.
– В самом деле! – усмехнулся Робер. – Ну что
же, коли так, то в силе останется мое прежнее завещание.
– И каково же оно? Кто по нему наследует? –
спросила я – не потому, что меня это очень волновало, а потому, что надо же
было о чем-то говорить, ведь мертво молчать от страха за отца, от страшных
мыслей и предположений (я уже тогда не верила, что Анну убил отец, я предполагала,
кто это мог сделать, единственный человек, кроме него!..) – молчать, повторяю,
я уже устала. – Кто же по нему наследует?
– Один мой русский друг, – ответил Робер. –
Человек, которому я обязан жизнью, который спас меня: сначала из подвалов
московской Чека, где за несколько дней до этого была расстреляна моя жена, дочь
генерала, воевавшего в то время против большевиков, – а потом избавил от
голода и медленной смерти в Петрограде, переведя по льду Финского залива.
– Боже мой, – пробормотала я, глядя на мужа
недоверчиво, – да неужели мир и в самом деле насколько тесен?
– Не понимаю, ты о чем? – поднял он, по своему
обыкновению, одну бровь, и я против воли улыбнулась: меня всегда забавляло то
чуднуе выражение, которое принимало его лицо.
– Готова держать пари, что я знаю твоего
спасителя, – отвечала я. – Это русский, верно? И зовут его Никита
Шершнев.
– Ну да, – кивнул Робер, совсем не удивившись моей
осведомленности. – Конечно, это он. Еще когда ты рассказывала мне о своем
чудесном бегстве из России, я хотел спросить, как звали твоего проводника, но
потом вспомнил, что он…
Тут он вдруг умолк и с озабоченным видом принялся хлопать
себя по карманам.
– Что? – спросила я. – Что – он? Что ты
вспомнил?
– Погоди! – с досадой сказал Робер. – Я не
вспомнил, а забыл! Я совершенно забыл: я ведь не протелеграфировал мэтру
Зандстра, что мы летим самолетом, а не едем поездом! Он будет ждать нас не
сегодня, а только послезавтра. А я хочу, чтобы он встретил нас на летном поле в
Руасси
[26]
и немедленно сообщил все новости. Погоди, я сейчас
напишу телеграмму и попрошу Антуана ее тотчас отправить.
Он вытащил блокнот, потом долго искал вечное перо и наконец
принялся сосредоточенно писать.
Антуаном звался его кузен – тот самый, который занимался
воздушными перевозками пассажиров и устраивал наш отлет, а мэтр Зандстра – это
был поверенный моего мужа. Он также вел теперь все дела моего отца, и Робер
засыпал его телеграммами, требовал нанять лучшего адвоката, добиться
освобождения отца под залог и всякое такое. К тому же Робер беспрестанно
связывался с Зандстра по телефону, хотя, что и говорить, междугородняя, а
особенно международная связь в то время оставляла желать лучшего и была дорога
баснословно. Но мой муж только плечами пожимал, когда кто-то заикался об этом.
Он всегда считал, что деньги – это средство, а не цель, и относился к ним не
без презрения.
– Есть два сорта людей, – говорил он. – Одни
готовы склеивать кредитку, чтобы скорее ее потратить, другие ломают пополам
сантим, чтобы дольше жить на него. Я принадлежу к первым, хоть и жалею вторых,
а они, наверное, осуждают меня. Но ведь ничего не поделаешь, раз уж Творец
таким меня создал.
Я и сама всегда относилась к деньгам свысока, даже когда
бедствовала, поэтому понимала его.
Но я отвлеклась… Точно так же, как тогда написание этой
срочной телеграммы Зандстра отвлекло меня, я вновь забеспокоилась об участи
отца и не задумалась вот над чем: а ведь Робер буквально час назад
телефонировал Зандстра из кабинета Антуана… Я, правда, при разговоре не
присутствовала, мой муж меня оберегал и предоставлял мне строго дозированную и
тщательно просеянную информацию… Но неужели он забыл предупредить Зандстра о
нашем приезде? Впрочем, у меня осталось впечатление, что мужу просто не
хотелось говорить о Никите, и я, дура такая, решила, что он догадывался о моей
любви и просто не хотел тревожить мои чувства, а может быть, все же ревновал.
