Последней задачей было откинуть одеяло ровно настолько, чтобы юркнуть в постель и одновременно повернуть подушку теплой стороной вверх. И оказавшись в кровати, греться, греться, греться. Самая большая роскошь дня – соприкоснуться с осязаемым теплом. Она бездумно лежит на вершине блаженства, ощущая, как тепло просачивается сквозь кожу и проникает в плоть и кости, и при этом радуется, как девчонка, впервые попробовавшая мороженое. Затем одетой в вязаный носок ногой медленно подтягивает грелку вверх, пока она не оказывается у груди, лучистое тепло согревает тело, и она обнимает грелку до самого утра. Однако и проснувшись, находит ей применение: умывается чуть теплой водой.
Да, Джошуа наконец входит в силу; ее старший сын – великий человек. В тот самый момент, когда она почувствовала, что зачала его, поняла, что, сколько бы ни родила еще детей, он ее единственный. И поэтому подчинила и свою жизнь, и жизнь его братьев и сестры единственной цели – помочь ему осуществить свое предназначение.
После смерти Джо ей стало трудно. И не потому, что не хватало денег: у семьи мужа были деньги, и она получила свою долю. Но теперь ей пришлось играть роль и матери, и отца. Однако в итоге все разрешилось, и большая часть отцовских забот исчезла, когда она почти сразу переложила роль главы семьи на Джошуа. А тот, благодаря этому, быстро развивался, ощутив себя не мальчиком, а мужчиной. Ее первенец не отказывался от ответственности. И не жаловался на судьбу.
На втором этаже (который он делил с матерью и сестрой, предоставив верхний женатым братьям) Джошуа Кристиан готовился лечь в постель. Мать оставляла на кровати грелку с горячей водой, но он, забираясь под одеяло, равнодушный к теплу в ногах, сбрасывал ее на пол, хотя в тридцатиградусный мороз, просыпаясь, обнаруживал, что волосы примерзли к ткани подушки. Он надевал теплый комбинезон и носки ручной вязки, но к ночному колпаку так и не привык и спал настолько беспокойно, что матери пришлось соорудить из простыней что-то вроде спального мешка, ýже и теснее тех коконов с начесом, в которых спала их семья и вся остальная Америка.
Надо же было кому-то все объяснить – этим заблудшим, напуганным людям в новом трусливом мире. Если вам не дано растить детей, выращивайте зимой в горшках цветы, а летом овощи, находите занятие для рук и тренируйте мозги. И если бог вашей веры больше не соответствует вашему пониманию мира, найдите в себе силы отыскать собственного бога. Не тратьте время на горе. Не ругайте центральное правительство, у которого не было выбора, помните, что этот выбор был вынужденным. Вы можете выжить, а вместе с вами выживет вся Америка, если привьете детям будущего этику и мечту, им пригодную. Не желайте того, что матери и бабушки имели в достатке, а прабабушки в избытке. Один ребенок несказанно лучше, чем ни одного. На сто процентов лучше, чем никакого. В нем одном любовь, в нем одном красота. Один совершенный стоит сотни генетически ущербных. Один, один, один…
II
Снег потихоньку сыпал, но не настолько сильно, чтобы дороги стали скользкими и это помешало бы автобусному сообщению. Температура колебалась выше ноля – на улицу выходить не страшно.
Закутанная в меха доктор Джудит Кэрриол сидела в середине неотапливаемого автобуса. В мехах было жарко, но они служили защитой от мужчины, который крепко прижимался к ее бедру. Приближалась ее остановка. Она протянула руку, чтобы дернуть за шнурок звонка, и поднялась, собираясь дать незнакомцу решительный бой. Но тот не собирался так просто ее пропускать: его рука оказалась под ее меховым подолом, в то время как сам он невинно смотрел вперед. Автобус начал притормаживать. Джудит наткнулась ногой на его ногу и что было сил наступила высоким каблуком на носок его ботинка. Надо отдать мужчине должное: он оказался терпелив и не закричал, только отдернул ступню и отстранился сам. Она обернулась в проходе и насмешливо взглянула на него. Автобус, скрипя тормозами, подъезжал к остановке, и она пошла между сиденьями к выходу.
Ох уж эти автобусы! В них остаешься один на один с такими неприятными типами. Если в пустой салон входит мужчина и садится рядом с единственной пассажиркой, женщина немедленно понимает, что неприятная поездка – это самое малое, что ей предстоит. Жаловаться водителю бесполезно – шоферы предпочитают не замечать таких вещей.
Подозревая, что мужчина в последний момент выскочит из автобуса, Джудит, не двигаясь, с воинственным видом стояла на тротуаре, пока машина, скрипнув негнущейся гармошкой в середине салона, не отъехала от остановки. Незнакомец следил за ней сквозь грязное стекло, и она насмешливо махнула ему рукой. Все, безопасность!
Министерство окружающей среды занимало целый квартал. Автобус высадил Джудит на Норт-Капитол-стрит неподалеку от Эйч-стрит. Однако вход, которым она постоянно пользовалась, находился на Кей-стрит. Следовательно, чтобы добраться туда, требовалось пройти по Норт-Капитол-стрит мимо главного подъезда и повернуть на Кей-стрит.
У главного входа собралась небольшая толпа. Люди увлеченно разглядывали что-то, что лежало в середине, и не обратили на нее внимания – высокую, модную, элегантную. Джудит только покосилась на них, едва отметив про себя, что службе безопасности придется иметь дело с очередным самоубийством. Такие показные акты часто совершались поблизости от министерства окружающей среды: в затуманенном сознании несчастных оно и было виновником всех бед – так пусть тут видят, до чего довели людей. У доктора Кэрриол не было ни малейшего желания разбираться, как окончил жизнь этот человек: перерезал себе горло или вены, отравился ядом или наркотиками, пустил себе пулю в лоб или придумал что-то новое. Ее работа – а ее поручил ей сам президент – состояла в том, чтобы выяснять причины, почему люди приходят к этому приземистому, массивному зданию с целью положить предел своему существованию.
Там, где Джудит входила в министерство, не было многочисленных охранников в форме с множеством телефонов. Кодовый замок ее двери отпирался по голосовой команде – ежедневно меняющейся условленной фразой, которую сочинял один шутник на самом верху. Лично министр окружающей среды Гарольд Магнус. Больше нечем заняться, недовольно думала Джудит, хоть и понимала, что относится к нему с предубеждением. Как все сколько-нибудь значимые служащие их заведения, она считала их титулованного главу бременем на шее министерства. Он был не карьерным чиновником, а политическим назначенцем – пришел с новым президентом и предсказуемо менялся от состояния новой метлы к истрепанному венику – хотя до этого ему еще предстояло доработать. Но пока он неплохо тянул по одной причине: обладал здравым смыслом, чтобы не мешать профессионалам заниматься своим делом и не вставлять им палки в колеса.
– В глубь беспросветного моря, – проговорила Джудит в спрятанный в стене микрофон.
Замок щелкнул, и дверь отворилась. Идиотизм. Полная чушь. Ни один человек в мире не сумеет подделать ее голос так, чтобы этого не заметил электронный анализатор. Так какого дьявола менять пароль? Джудит было неприятно ощущать, что она марионетка, дергающаяся по малейшей прихоти Гарольда. Но именно поэтому он и настаивал на своем.
