Гуров посмотрел на часы. Времени было уже половина шестого. Все это ему совершенно не нравилось. Куда мог деться Плисецкий?
– Да ладно тебе, – сказал Крячко. – Ну, расстроился мужик и поехал домой! Выпил, может, с горя…
– Домой, говоришь? – задумчиво переспросил Лев. – Слушай, Стас, давай-ка, дуй к нему домой. Но не звони! Езжай прямо туда. Если даже Плисецкого нет, поговоришь с его женой. Думаю, тебе не надо объяснять, что у нас есть к ней вопросы?
– Не надо, я сам знаю, как с ней разговаривать. – Крячко поднялся и пошел к двери.
– Смотри только, до завтра там не пропади! – вдогонку бросил ему Гуров.
В ответ Крячко хлопнул дверью. Гуров же набрал номер Виталия Евгеньевича Любимова и услышал, что тот ждет его. Убрав документы, он вышел из Управления и поехал в Кунцево, где жил Любимов-старший.
Виталий Евгеньевич Любимов оказался высоким поджарым мужчиной с хорошо сохранившимися темными волосами, кое-где убеленными сединой. Наверное, для своих лет – а ему должно быть за шестьдесят – он выглядел очень хорошо, но сегодняшнее трагическое известие о гибели сына не могло не наложить свой отпечаток: под глазами набрякли мешки (видимо, подскочило давление), щеки как-то безвольно обвисли, а в глазах застыла тоска, которая свойственна порой очень пожилым людям, чувствующим приближение смерти и совсем не готовым ее принять. Кроме того, от него исходил сильный запах лекарств.
Он сам протянул руку Гурову для пожатия, после чего пригласил пройти на второй этаж. Когда они поднимались по лестнице, снизу их окликнул женский голос:
– Виталий, кто это?
– Лена, это… это господин полковник из МВД, я тебе говорил, – обернувшись, проговорил Любимов-старший. – Зачем ты встала?
Гуров увидел женщину – по всей видимости, жену Любимова. Она была явно моложе его, хотя и не на целое поколение, и удачно сохранила в своем возрасте следы былой привлекательности. Хотя так же, как и супруг, пострадала от полученной сегодня вести. Красивые серые глаза ее были подернуты каким-то туманом, голос звучал словно издалека, да и на ногах женщина держалась нетвердо, из чего Гуров сделал вывод, что ее накачали транквилизаторами, чтобы хоть как-то успокоить.
– Я подумала, может быть, я понадоблюсь, – проговорила женщина. – Со мной же, наверное, тоже захотят побеседовать?
Виталий Евгеньевич нахмурился и приготовился уже возразить, но вместо него ответил Гуров:
– Отдыхайте, я не стану вас беспокоить.
– Мне не беспокойно. Если я смогу помочь найти того, кто убил моего сына! А я знаю! Знаю! Это все она, она! Наталья! Злобная, завистливая, она всегда его ненавидела!
С каждой фразой голос женщины поднимался все выше. Любимов-старший пробормотал про себя ругательство и кинулся к жене. Обхватив ее за плечи, он мягко, но настойчиво стал теснить ее в сторону комнаты, приговаривая на ходу:
– Тома, Тома, успокойся! Полковник Гуров во всем разберется, я созванивался, это лучший следователь Москвы! Пойдем, пойдем, дорогая, тебе пора принимать лекарство. Не терзай себя, скоро все выяснится!
Гуров видел, как Любимов, проходя мимо туалетного столика в холле, взял с него шприц и вместе с женой скрылся в одной из комнат. Идя за мужем, Тамара продолжала выкрикивать какие-то фразы, но постепенно успокаивалась, а после того как закрылась с ним в комнате, и вовсе затихла. Следом появился и он сам. Швырнув шприц в мусорную корзину, подошел к Гурову и отрывисто произнес:
– Прошу прощения. Моя жена в шоке. Пойдемте.
Лев последовал за ним в комнату, которая, видимо, была предназначена именно для деловых бесед и больше напоминала кабинет.
Любимов опустился в одно из кожаных кресел, предложив Гурову занять точно такое же, взял со стола пачку дорогих сигарет, щелкнув зажигалкой, затянулся и тут же закашлялся.
– Шесть лет не курил, – качая головой, проговорил он. – А тут… Не знаешь, чем горе забить…
Лев обратил внимание, что на столе стояла бутылка коньяка, опустошенная примерно наполовину. При этом Виталий Евгеньевич совершенно не был пьян: алкоголь, что называется, не брал его, как бывает при сильном стрессе. Он вообще старался держаться спокойно и твердо, но огромная, тщательно скрываемая боль в глазах говорила о том, насколько тяжело дается ему беседа с посторонним человеком.
– Я знаю, Роман был вашим единственным сыном, – заговорил Гуров. – Понимаю ваше горе, но наша беседа необходима как раз для того, чтобы найти его убийцу.
Любимов открыл было рот, но ничего не стал говорить, только кивнул. Затем наполнил рюмку коньяком и вопросительно посмотрел на Гурова. Из солидарности полковник согласился пригубить, хотя практически никогда не пил даже немного, находясь за рулем.
– Скажите, когда вы в последний раз общались со своим сыном? – начал он расспрашивать хозяина дома.
Виталий Евгеньевич ответил, что это было три недели назад, буквально перед отъездом. По его словам, сын находился в хорошем расположении духа, при этом словно в ожидании чего-то.
– Он был в радостно-тревожном ожидании, – так и выразился Любимов.
– Что вы имеете в виду? – не понял Гуров.
– Было ощущение, что ему и радостно, и страшно одновременно, – пояснил тот. – Знаете, как перед прыжком в прорубь, например. Или с парашютом. Когда сердце замирает в предчувствии и хочется одновременно и поскорее испытать восторг, и замедлить прыжок, потому что организму инстинктивно страшно. Вы прыгали с парашютом?
– Доводилось, – кивнул Лев.
– Тогда вы поймете, что я хочу сказать.
– Да, думаю, что понимаю. А ваш сын прыгал с парашютом?
– Семь раз, – не без гордости ответил Виталий Евгеньевич. – Знаете, он рос довольно болезненным ребенком и всю последующую жизнь пытался изжить этот комплекс. Очень работал над собой, очень! Старался воспитать железную волю.
– Но он всего лишь собирался ехать отдыхать в Доминикану, – напомнил Гуров. – Место вполне спокойное, не о чем волноваться, да и парашютный спорт там не развит.
– Да, и это мне показалось удивительным. Удивительным и непонятным. Я даже подумал, что он, может быть, решил, наконец, жениться? Тогда все было бы объяснимо: мы все немного боимся у дверей загса. – Любимов слегка улыбнулся, и Гуров поддержал его. – Но Рома ничего не рассказывал ни о каких девушках. Он вообще никогда не распространялся о своей личной жизни – в этом плане был очень закрытым. Только пошутил перед отъездом: «Еду лечиться от скуки». Так и сказал. Я тогда не обратил внимания на эти слова, но сейчас они мне кажутся немного странными. Рома ведь весь мир объездил, но никогда не употреблял подобных выражений!
– Хм, я слышал, что у него было депрессивное настроение, но потом он вроде бы воспрянул, – кивнул Лев. – Я подумал, не могло ли это быть связано с проблемами в бизнесе?
– Проблемы в бизнесе? – нахмурился Виталий Евгеньевич. – Впервые слышу. Насколько мне известно, в бизнесе у них все шло хорошо.
