– Комки Буше, – ошалело повторила я. – Они где находятся?
– В щеках, неужели не знаете? – удивился врач. – Не предполагал, что в столице еще есть люди, не имеющие понятия о комках Буше. Никогда не тороплю пациенток, подумайте и приходите, я из вас сделаю веселую ромашку. О’кей? Так где Аня, Григорий Петрович?
– Это кто? – заморгал старичок.
– Ваша сестра, – уточнил бодрый хирург.
– Не говорите ерунды, друг мой, я всю жизнь один наследник у папеньки с маменькой, – торжественно заявил профессор.
Хирург развернулся и убежал.
– Нет, вы видели! – возмутился дедок. – Ни мне здравствуйте, ни вам до свидания. Кто он такой?
– Хирург, – вздохнула я и пощупала свои щеки.
Интересно, где эти комки Буше расположены и чем они неприятны? До сих пор я полагала, что вполне симпатична, но сейчас моя уверенность зашаталась. Шея черепашки! Вмиг вспомнилось, как выглядит рептилия, и мне стало совсем плохо.
– Как его зовут? – продолжал недоумевать профессор. – И вы кто?
– Евлампия Романова, – обреченно представилась я.
– Душенька, вы, наверное, расстроились, – зачирикал Григорий Петрович. – Совершенно не стоит. Посетивший сей кабинет ферт нес несусветную чушь. Да, у вас наблюдаются некоторые проблемы, но они скромные. Неполадок с пигментацией! Но это естественно, когда человек перешагнул на восьмой десяток.
Я икнула.
– Не впадайте в панику, – нежно сказал Григорий Петрович. – Зачем вам скальпель? Тяжелый восстановительный период, рубцы и прочий восторг. И ваш возраст, нет, нет, вы чудесно смотритесь на девятом десятке, но наркоза вам не надо, не надо! Операцию я рекомендую всем только по жизненным показаниям. Можно чудесно обойтись без ножа.
– Правда? – обрадовалась я.
– Естественно, дорогая… э… э…
– Евлампия, – услужливо подсказала я.
– Чудесное имя! – впал в восторг профессор. – У Пирогова была кошка Евлампия. Или у Сеченова? Хотя, возможно, она жила у Маркса…
Я потихоньку встала.
– Вижу, вы спешите, – засуетился Григорий Петрович, наклонился и вынул из ящика небольшой коричневый пузырек. – Прошу, откушайте.
– Что там? – предусмотрительно осведомилась я.
– Лично мной разработанный осветлитель кожи, – хитро улыбнулся дедуля, – угощаетесь – и конец истории.
– В смысле, совсем конец? – насторожилась я. – Меня это не устраивает, я планирую еще пожить. В конце концов желто-коричневый цвет лица счастью не мешает.
Григорий Петрович всплеснул руками.
– Любезная моя, э… как вас зовут?
Я почувствовала себя безумным попугаем.
– Лампа.
– Замечательное имя, – потер руки хозяин кабинета. – Дорогая Евлампия, вы, похоже, считаете меня безумцем?
– Нет, нет, – возразила я.
Григорий Петрович заквохтал.
– Увы, я всегда забываю имена. Ничего с этим поделать не могу. Я уж не молод, а старость не радость. Долгое время работал за границей, вернулся в Россию и, представляете, не узнал родную дочь. Майечка тоже врач, она этой клиникой владеет. Девочка меня обняла: «Папа, папа, как я рада, что ты снова в Москве, будешь у меня работать, вот твой кабинет». А я на нее смотрю… чужая совсем, сердце мое молчит при виде нее, и вот, гляньте…
Старичок вытащил из ящика стола снимки.
– Слева я, справа Майечка. Сейчас она толстая, волосы темные, постоянно во рту…
Я перестала слушать профессора, просто кивала в такт его словам. Вероятно, у него был инсульт, поэтому он не смог узнать дочку, женщины могут здорово измениться: похудеть, потолстеть. А уж про цвет волос вообще молчу.
– …отвратительного цвета и запаха, – ворвался в уши голос деда. – Все. Я перестал думать о личном. Сейчас вас вылечу. Пузырек открывайте и пейте на здоровье.
Я смотрела на стоящий на столе небольшой флакончик.
– И чего мы испугались? – удивился врач. – Это мое изобретение, принимать его нужно исключительно в моем присутствии. Эффект не мгновенный, но ошеломительно действенный, пропадут беспокоившие вас проблемы. Все. Станете благостной. Вам мое лекарство необходимо. Не отпущу вас, пока ее не употребите!
При последних словах Григорий Петрович на удивление резво вскочил, бросился к двери и загородил ее собой.
– Нет, нет, нет! Покинете мой кабинет только после процедуры. Открывайте и пейте.
Делать нечего. Я отвернула крышку и понюхала содержимое. Нос не уловил ни малейшего запаха.
– Какой состав микстуры? – спросила я.
Врач потер ладони.
– Это мое изобретение, обычная вода, аш два о!
Мне очень хотелось побыстрее покинуть кабинет, давно стало понятно: от хорошо воспитанного, оптимистично настроенного старика я ничего о Лауре Кривоносовой не узнаю, поэтому перебила его:
– Просто вода? Без примесей? Не настой трав, не растворенное в жидкости лекарство?
– Водичка, – пропел Григорий Петрович, – самая обыкновенная, но…
Я быстро опорожнила пузырек и улыбнулась. Все, теперь дедок отвяжется, я могу отправиться на поиски медсестры Ани, которая разбирала шкафчик Лауры.
– …но взятая с крышки гроба кота Епифания, – договорил дедушка.
– Откуда? – вздрогнула я.
– О! Милая! Вы ничего не знаете об Епифании? – поразился доктор. – Надо же! Удивительно. Полагал, что об уникальном животном известно каждому. В тысяча семьсот сорок третьем году граф Беркутов привез из Китая для своей фаворитки, крепостной крестьянки Анисьи, кота Епи Фи Ни. Понятное дело, в России его переименовали в Епифана. Жена вельможи, противная карга, ревновала мужа к любовнице. Чтобы лишить девочку красоты, она подлила в ее мыло ядовитую жидкость. Убивать девку она не собиралась, замыслила ее изуродовать. Анисья помылась и стала похожа на больную проказой, девушку выгнали из имения, она ушла, вместе с ней покинул избу и кот Епифан. Но через несколько месяцев крепостная девка, еще более прекрасная, чем раньше, постучала в спальню Беркутова. Граф был сражен наповал красотой Анисьи и вернул ей статус фаворитки, а дворня принялась расспрашивать любовницу. Выяснилось, что девушка каждый день умывалась водой, которую приносил из колодца кот.
Я потрясла головой и попятилась к двери, а Григорий Петрович вещал дальше:
– Епифан прожил много лет, его похоронили в стеклянном гробу, на крышке его скапливается жидкость, я ее собираю и делаю это средство…
Моя спина уперлась в створку, я толкнула ее пятой точкой, вывалилась в коридор и поспешила подальше от кабинета, ощущая, что в желудке творится нечто нехорошее. Вдобавок почему-то сильно защипало в горле, я села на стоящий рядом диванчик и опустила голову.
