Митаюки-нэ старательно повторяла странную однообразную молитву, точно так же раскачиваясь и тоже полуопустив веки. Вскоре она стала испытывать странное наваждение, словно бы не сидела на берегу, а пребывала в неком полусне; сидела на берегу – и одновременно мчалась над землей легким стремительным шагом.
– Где он?.. – вкрадчиво прошептала над ухом поклонница смерти, и внезапно девушка увидела совершенно голого Енко Малныче, стоящего с ковшом над большим бочонком с чем-то пенистым. Волосы его были влажными, по лицу и телу стекали струйки пота.
– Переход там длиною с ваше озеро, – говорил колдун не менее мокрому, но прикрытому простыней Гансу Штраубе. – Воевода сказывал, проще всего пару воротов поставить. Да острог небольшой срубить, дабы припасы под присмотром оставались и сесть на пути внезапно никто бы не смог…
– Фу, какая гадость! – тряхнула головой девушка, и наваждение исчезло.
– О чем помыслы, то и созерцаешь, – ответила Нинэ-пухуця.
– То не мои помыслы, а твои! – недовольно буркнула девушка. – Ты меня колдуном сим заболтала!
– Можно заболтать, можно по крови али волосу след взять, можно самой захотеть. Хоть в будущее заглянуть, хоть в прошлое, – наставительно ответила злая ведьма. – О том тебе и поведала. Теперь на предмет попробуй… – Казачка Елена кинула ей влажный сучок. – Что с ним через пять лет станется?
Митаюки, зажав палочку между ладонями, запела, закачалась, с легкостью провалившись обратно в полудрему, пошла по следу Кальм в поисках сучка и… И увидела лишь снежные поля, вьюгу, ледяные торосы.
– Вестимо, в море унесет, – открыла глаза юная чародейка. – На север куда-то, в вечные льды.
Казачка многозначительно усмехнулась, расковыряла пальцем ноги песок возле берега и закопала палочку в него.
– А если я поступлю так?
– Так… Не унесет… – неуверенно сказала Митаюки, и по ее коже пробежал неприятный холодок. – Ты изменила будущее?
– Или? – склонила голову набок казачка.
– Или торосы будут здесь независимо от нашего желания… – одними губами прошептала чародейка. – Неужели это сделает глупый Енко?
– Я гадала на перо сойки и рыбью кровь, – пожала плечами Нинэ-пухуця. – Искала начало кошмара. Духи показывают на него.
– Может, его все-таки убить? – предложила девушка.
– Зачем? – не поняла казачка. – Наше учение почитает смерть как начало всего. Глупый колдун стал ее орудием. Я лишь хочу понять, как именно он принесет нам победу?
– Ты говорила, он разрушит мою страну! – напомнила Митаюки. – Но я увидела смерть всего живого!
– А ты полагаешь, твое царствие способно уцелеть среди всеобщей смерти? Или ты не считаешь эти земли своими?
Девушка потерла виски:
– Прости, мудрейшая. Кажется, я неправильно тебя поняла. Но что нам теперь делать?
– Не позволить тупоголовому Енко Малныче присвоить нашу победу! – решительно отрезала казачка.
– Как?
– Перво-наперво понять надобно, в чем опасность оного чародея. А опосля от него избавиться, дело же в свои руки прибрать. Ты девочка умная, ты сию загадку раскусишь.
Митаюки-нэ внезапно сообразила, что старая ведьма появилась в остроге вовсе не потому, что вдруг обеспокоилась судьбой своей ученицы и ее завоеваний, и не потому, что остро возжелала передать ей еще одну толику своих знаний. Нинэ-пухуця пришла к девушке потому, что не смогла разгадать тайну Енко Малныче сама. Поклонница смерти ощущала грядущие перемены и желала оказаться во главе событий. И собиралась воспользоваться для своих целей умениями юной чародейки.
Митаюки поняла, но не обиделась. Так уж устроен мир, что всем друг от друга чего-то нужно. Хочешь чего-то добиться – умей делиться своими богатствами, дабы получать в ответ толику чужих сокровищ. Нинэ-пухуця хочет узнать через девушку секрет колдуна – пускай. Юная чародейка ей поможет. Но в ответ пусть учит – учит умению проникать взглядом в будущее и прошлое, вытягивать нити событий, смотреть через стены и расстояния. Мудрость прислужницы смерти велика и совершенно не похожа на учение Дома Девичества, на уроки старых колдуний из селения Митаюки-нэ. Родовые ведьмы заставляли своих учениц зубрить заклинания и руны, полагаться на амулеты и выпадающие на пути приметы. Нинэ-пухуця учила полагаться на себя, на внутреннюю силу и изменяться, чтобы либо раствориться в природе – либо, вслед за собой, изменить и незыблемый, казалось бы, внешний мир.
Может быть, именно поэтому чародейка верила смерти куда сильнее, нежели заветам могучих предков, зажегших в небесах второе солнце?
* * *
Казаки гуляли с гостем три дня. Первый день «раскручивались», на второй еле шевелились, хмельные до изумления – причем пирушки не прерывали! На третий – страдали похмельем, обжорством и усталостью.
Понятно, что все это время Митаюки-нэ своими мыслями и вопросами их не беспокоила – за полной бесполезностью бесед с пьяными или похмельными мужиками. Она терпеливо ждала, пока дикари придут в себя, время от времени осторожно прощупывая сознание мужа и ближайших его сотоварищей.
Уже собираясь ко сну, девушка привычно скользнула своим внутренним взором по чувствам засыпающих казаков – и внезапно провалилась в горячую бездну, в страстный чувственный колодец. Мягкие сладкие губы коснулись ее губ, в то время как горячие ладони ласкали грудь, плечи, гладили волосы; еще губы целовали живот, грели бедра – и лоно полыхало, отвечая осторожной нежности. Казалось, все тело, от пяток до кончиков волос, тонет в этой вкрадчивой неге, то содрогаясь от волн нарастающей страсти, то безвольно проваливаясь в бездонную невесомость и снова скручиваясь спазмами от сладких судорог.
Соприкосновение разумов оказалось столь плотным, что несколько долгих минут Митаюки-нэ явственно ощущала на себе ласки многих рук, поцелуи трех ртов, щекочущее прикосновение волос, невыносимое из-за жестокого вожделения, из-за желания взорваться, выплеснуть накопившуюся страсть, и невозможности взрыва, ибо ласки были умелы и оттягивали, оттягивали миг облегчения, удерживая жертву на самой его грани…
Чародейка не сразу сообразила, что оказалась невольной визитершей в постели Ганса Штраубе, а когда оборвала эмоциональную связь – ее уже бросило в пот, и девушка горела от желания. Настолько сильного, что рывком расстегнула пояс, выскользнула из одежды, сдернула одеяло со спящего мужа и сильным рывком опрокинула его на спину. Рука ее скользнула вниз, и вместе с ней прокатилась такая волна вожделения, что тело мужчины отреагировало на грубую ласку еще до того, как Матвей проснулся. Митаюки-нэ оседлала его, словно скакуна, крепко сжала коленями, как бы понукая, наполнила жертвой свое лоно, сильными толчками добиваясь уже почти невозможного, застонала от бессилия – и наконец очнувшийся, открывший глаза супруг чуть не испуганно крепкими руками схватил ее за плечи, тоже застонал и… И взорвался!
Митаюки облегченно обмякла и свалилась в сторону.
