Книга Шопенгауэр как лекарство, страница 47. Автор книги Ирвин Д. Ялом

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Шопенгауэр как лекарство»

Cтраница 47

— Так, значит, — заметил Стюарт, — ты сейчас общаешься с нами, чтобы потом учить других никогда не нуждаться в общении?

Немного помедлив, Филип кивнул.

— Давай разберемся, правильно ли я понял? — сказал Тони. — Допустим, Ребекка положит на тебя глаз и включит свое обаяние на полную катушку — будет строить тебе глазки и улыбаться своей убийственной улыбкой. Ты что, скажешь, на тебя это не подействует? Ноль эмоций?

— Нет, я не говорил, что ноль эмоций. Здесь я согласен с Шопенгауэром: он пишет, что красота подобна открытому рекомендательному письму — оно мгновенно располагает наше сердце в пользу того, кто его предъявляет. Я нахожу, что созерцать красивого человека чрезвычайно приятно. Но я также говорю, что чужое мнение обо мне не может, не должно, менять мое мнение о самом себе.

— Нет, это как-то не по-человечески, — заметил Тони.

— Не по-человечески я чувствовал себя, когда позволял своему мнению скакать, как мячик, в зависимости от того, что скажут про меня другие.

Джулиус следил за губами Филипа: это было удивительно. Как точно они выражали его невозмутимое спокойствие, как методично проговаривали слово за словом, будто нанизывали бусинки на нить — одна к одной, ровные, круглые, на одной ноте. Ясно, отчего так кипятился Тони. Слишком хорошо зная его импульсивность, Джулиус решил, что пора направить разговор в более безопасное русло. Еще не время прижимать Филипа к стенке — это лишь четвертое его занятие.

— Филип, отвечая Бонни, ты заметил, что хочешь ей помочь. Ты давал советы и остальным — Гиллу, Ребекке. Попробуй объяснить, почему ты это делал? Мне показалось, в этом было что-то сверхурочное: никто ведь не собирается приплачивать тебе за помощь.

— Я всегда стараюсь помнить, что мы все осуждены на жизнь — жизнь, которая переполнена страданиями и на которую никто из нас не решился бы, если бы знал, что ждет его впереди. В этом смысле, как говорит Шопенгауэр, мы все товарищи по несчастью, а потому нуждаемся во взаимной терпимости и любви, раз уж нам выпало жить бок о бок.

— Опять Шопенгауэр. Филип, я уже сыт по горло твоим Шопенгауэром — кто бы ни был этот пижон.

Я хочу слышать про тебя. — Тони говорил спокойно, словно имитируя размеренную речь Филипа, но его дыхание было частым и прерывистым. Тони быстро приходил в бешенство. Когда он только начал ходить в группу, недели не проходило без его рассказов об очередной заварушке, которую он затеял — в баре, на дороге, на работе или на баскетбольной площадке. Небольшого росточка, не слишком коренастый, он тем не менее обладал отчаянным бесстрашием, позволявшим ему выходить победителем из любого поединка, кроме одного — интеллектуального поединка с хорошо подкованным умником, каким и был Филип.

Филип, по-видимому, не собирался отвечать на выпад Тони, поэтому Джулиус нарушил затянувшееся молчание:

— Тони, ты, похоже, о чем-то всерьез задумался. О чем?

— Я думаю о том же, что и Бонни, — скучаю по Пэм. Мне ее очень не хватает. Особенно сегодня.

Джулиуса не удивило такое признание: Тони был давним протеже Пэм. Странная это была парочка — преподавательница английской литературы и простой работяга с наколками.

Джулиус решился на обходной маневр:

— Тони, тебе, наверное, непросто было сказать: «Шопенгауэр, кто бы ни был этот пижон»?

— Как тебе сказать — мы все здесь, чтобы говорить правду, — ответил Тони.

— Точно, Тони, — отозвался Гилл. — Если честно, я тоже не знаю, кто такой Шопенгауэр.

— А я знаю только, — заметил Стюарт, — что это известный философ, немец и пессимист — девятнадцатый век, кажется?

— Да, он умер в 1860-м во Франкфурте-на-Майне, — ответил Филип. — А что касается его пессимизма, то я лично предпочитаю называть это реализмом. Может быть, Тони, я действительно слишком часто упоминаю Шопенгауэра, но, поверь, у меня есть для этого все основания. — Личное обращение Филипа, судя по всему, потрясло Тони. Филип тем временем, по-прежнему не глядя ни на кого, перевел взгляд с потолка на окно и продолжил с таким видом, будто разглядывал что-то в саду: — Во-первых, знать Шопенгауэра — значит знать меня: мы с ним всегда вместе, близнецы-братья. Во-вторых, он был моим психотерапевтом и чрезвычайно мне помог. Он стал частью меня — я имею в виду его идеи, конечно. Это как у многих из вас с доктором Хертцфельдом. Стоп — с Джулиусом, я хотел сказать. — Едва заметно улыбнувшись, Филип взглянул на Джулиуса — первый случай, когда в его голосе прозвучало что-то похожее на иронию. — И наконец, я надеюсь, что некоторые размышления Шопенгауэра смогут пригодиться кому-то из вас, как они пригодились мне.

Джулиус взглянул на часы и прервал молчание, наступившее сразу после слов Филипа:

— Ну, что ж, это была очень плодотворная встреча — мне даже не хочется прерывать вас, но, к сожалению, наше время вышло.

— Плодотворная? Чем же это, интересно? — пробормотал Тони, направляясь к выходу.

Глава 20. Предвестники вселенского пессимизма

Бодрость и жизнерадостность нашей молодости зависит частью от того, что мы, взбираясь на гору, не видим смерти, которая ждет нас у подножия по другую сторону горы .


Одно из первых правил психотерапии гласит, что пациенты сами несут ответственность за свои проблемы. Опытный психотерапевт никогда не станет поддаваться на жалобы пациентов, винящих во всем своих прежних врачей, — напротив, он всегда будет помнить, что человек сам создает свое окружение и что в любом конфликте всегда есть две стороны. Что же тогда можно сказать про отношения между юным Артуром Шопенгауэром и его родителями? Естественно, тон в них задавали Генрих и Иоганна: на них лежала ответственность за рождение и воспитание сына; в конце концов, они были взрослые.

И все же нельзя сбрасывать со счетов и характер самого Артура: с момента рождения в его натуре что-то такое было — какое-то особое неистребимое упорство, которое уже с ранних лет задевало и Иоганну, и остальных окружающих. Артур никогда не умел вызывать к себе ни любви, ни великодушия, ни умиления — напротив, он почти всегда рождал в людях одну неприязнь и раздражение.

Возможно, эта черта развилась в нем вследствие бурно протекавшей беременности Иоганны, а может, сказалась дурная наследственность: генеалогия семьи Шопенгауэров отличается многочисленными случаями психического нездоровья. Отец Артура задолго до самоубийства страдал тяжелой хронической депрессией, был беспокоен, мрачен, сторонился людей и вообще был неспособен радоваться жизни. Мать отца, взбалмошная особа с весьма неустойчивой психикой, закончила жизнь в доме умалишенных. Из трех братьев отца один был умственно отсталым, другой, если верить биографу, скончался в тридцать четыре года «вследствие своей невоздержанности в полусумасшедшем образе в жалком углу среди таких же грешников, как и он сам» .

Характер Артура, обнаружившийся уже в раннем возрасте, позже претерпит мало изменений. В письмах родителей, адресованных юному Артуру, можно встретить немало свидетельств тому, что их серьезно тревожило безразличие, какое сын демонстрировал к светским удовольствиям. Вот, к примеру, что пишет мать:

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация