— Спасибо, Стюарт, очень ценное замечание, — ответила Пэм. — По-твоему, чтобы конкурировать с этим зомби, я должна перетрахаться со всей группой. Так ты представляешь себе женскую логику?
— А вот это запрещенный прием, — откликнулся Гилл. — «Зомби» — это удар ниже пояса. Филип хотя бы держит язык за зубами и не срывается на людей. А ты, Пэм, — ты ядовитая штучка. Может, хватит метать икру?
— Это серьезный выпад, Гилл. Что происходит? — спросил Джулиус.
— Когда Пэм в таком состоянии, она напоминает мне мою жену, а я не собираюсь больше терпеть злобные выходки — от них обеих.
Немного погодя Гилл добавил:
— И еще меня бесит, что для Пэм я ноль, пустое место. — Он повернулся к ней. — Я скажу тебе наконец всю правду: я уже высказывал тебе все, что думаю — что ты генеральный прокурор и все такое, — так нет же. Как об стенку горох. Гилла нет. Гилл пустое место. Ты замечаешь только Филипа… и Тони. А ведь я говорю дельные вещи. Кстати, еще одно: я, кажется, догадываюсь, почему соскочил твой Джон: не из-за своей трусости, а из-за твоей злости.
Пэм, глубоко задумавшись, молчала.
— Так, было высказано много важных мыслей. Давайте разберемся и постараемся понять. Предложения? — спросил Джулиус.
— Пэм ведет себя очень смело, — сказала Бонни. — Могу представить, каково ей сейчас. И Гилл тоже молодец — не дает ей спуску. Ты очень изменился, Гилл, — к лучшему. Но иногда мне хочется, чтобы Филип сам себя защищал. Не понимаю, почему он этого не делает? — Она повернулась к Филипу: — Почему ты молчишь?
Филип покачал головой и не произнес ни слова.
— Если он не хочет говорить, я могу ответить за него, — сказала Пэм. — Видите ли, сейчас он следует инструкциям Артура Шопенгауэра. — Она вынула какую-то бумажку из сумочки, бегло проглядела и прочитала вслух:
• Говори хладнокровно.
• Обдумывай каждый поступок.
• Будь независим.
• Представляй себе, что ты живешь в городе, где только у тебя одного есть часы, которые отсчитывают время: это сослужит тебе добрую службу.
• Не уважать — верный путь заслужить уважение.
Филип кивнул:
— Я одобряю твой выбор. По-моему, прекрасные советы.
— Что здесь происходит? — спросил Стюарт.
— Мы немного Пробежались по Шопенгауэру, — ответила Пэм, показывая свои записи.
Наступило молчание, после чего Ребекка попыталась вывести разговор из тупика:
— Ау. Тони, где ты? Что с тобой сегодня?
— Мне трудно говорить, — качая головой, ответил Тони. — Я сам не свой.
К всеобщему удивлению, Филип внезапно отреагировал на это:
— Я знаю, что тебе мешает, Тони. Джулиус уже сказал — ты мечешься между двумя огнями: с одной стороны, ты хотел бы работать в группе и свободно общаться, а с другой — ты пытаешься сохранить верность Пэм.
— Да я все понимаю, — вздохнул Тони. — Только понимать мало. Ну все равно, спасибо. А то, что ты сказал — поддержал Джулиуса, — это очко в твою пользу. Ты в первый раз не воевал с ним — это достижение, старик.
— Так, говоришь, понимать мало? Что же еще нужно? — спросил Филип.
Тони покачал головой:
— Сегодня не готов.
— Я знаю, что может нам помочь, — сказал Джулиус, поворачиваясь к Тони. — Вы с Пэм сегодня избегаете друг друга, ничего друг другу не говорите — наверное, бережете объяснения на потом. Я знаю, это неприятно, но, может быть, попытаетесь начать прямо сейчас? Попробуйте обратиться друг к другу.
Тони глубоко вздохнул и повернулся к Пэм:
— Это чертовщина какая-то. Что за детские игры. Никак не пойму. Неужели так трудно было позвонить мне, переговорить со мной, поставить меня в известность?
— Прости, но ведь мы оба знали, что это рано или поздно должно произойти. Мы же говорили об этом.
— И все? Это все, что ты хочешь мне сказать? А как насчет сегодняшнего вечера? Мы еще вместе или как?
— Мне будет неудобно встречаться с тобой, Тони. По правилам, мы обязаны обсуждать свои отношения в группе, а я не хочу нарушать свои обязательства. Мы не можем продолжать — может быть, как-нибудь потом, после закрытия группы…
— Ты ловко разделываешься со своими обязательствами, — с неожиданным раздражением произнес Филип. — Нужно — соблюдаешь, не нужно — забываешь. Когда же я говорю про свои обязательства, ты готова вцепиться мне в горло. Но ведь ты сама нарушаешь правила, ведешь двойную игру, играешь с Тони, как с мальчишкой.
— Кто ты такой, чтобы рассуждать про обязательства? — вскинулась Пэм. — Может, вспомним про обязательства между учеником и учителем?
Филип взглянул на часы, поднялся и объявил:
— Шесть часов. Свои обязательства я на сегодня выполнил. — И вышел из комнаты, бормоча: — С меня дерьма хватит.
Это был первый случай, когда кто-то, кроме Джулиуса, объявлял собрание закрытым.
Глава 37
Всякий влюбленный, достигнув, наконец, желанного блаженства, испытывает какое-то странное разочарование и поражается тем, что осуществление его заветной и страстной мечты совсем не дало ему большей радости, чем дало бы всякое другое удовлетворение полового инстинкта
.
Но и выйдя на улицу, Филип не выкинул «дерьмо» из головы. В крайнем раздражении он брел по Филлмор-стрит. Куда девались его бесценные спасительные средства? Все, что так долго было оплотом невозмутимого спокойствия, внезапно пришло в движение: его самообладание, его выдержка, его космическое видение мира. Отчаянно пытаясь вернуть спокойствие, он убеждал себя: не борись, не сопротивляйся, освободи сознание, не делай ничего, просто следи за потоком мыслей, пусть он проплывет сквозь твое сознание и уйдет прочь.
Но поток мыслей, входя в сознание, ни за что не желал выходить наружу. Напротив, мысли деловито располагались в его голове, распаковывали чемоданы, развешивали белье и вообще вели себя так, будто пришли поселиться навечно. Неожиданно он ясно увидел перед собой лицо Пэм. Вглядевшись в него, он, к своему удивлению, заметил, что лицо меняется на глазах, будто сбрасывая с себя год за годом: оно становилось все моложе и моложе, и вскоре перед ним уже была та самая Пэм, которую он знал много лет назад. Как странно узнавать молодое в старом. Обычно его сознание работало в обратном направлении: он привык различать будущее в настоящем, угадывать лысину под буйной шевелюрой молодости.
Как сияет ее лицо. Какое оно удивительно чистое. Из бесконечного множества женщин, чьими телами он обладал и чьи лица давно стерлись из памяти, слившись в общую серую массу, как могло оказаться, что лицо Пэм сохранилось до мельчайших подробностей?
Затем новые фрагменты воспоминаний сами собой вплыли в сознание: ее красота, ее сумасшедшее возбуждение, когда он связал ей руки, ее каскад оргазмов. Его собственные ощущения сохранились только смутной памятью тела — немой животный ритм, — и потом восторг наслаждения. Он вспомнил, что после этого непривычно долго держал ее в объятиях. Вот почему он увидел в ней опасность и решил никогда больше с ней не встречаться: она была угрозой его независимости. А он хотел одного — вырваться, снять напряжение; это был единственный путь к блаженному покою и одиночеству. Он никогда не искал чувственных наслаждений, он хотел свободы, хотел скинуть с себя бремя желания, чтобы подняться как можно быстрее к безбрежной, заоблачной выси истинной мудрости. Только освободившись от напряжения, он мог размышлять о высоком вместе со своими учителями, великими мыслителями, чьи книги он читал как личные письма, адресованные ему одному.
