Тем временем Радх кашлянул снова, пытаясь привлечь моё внимание. Я повернулась к нему, радуясь, что двойной слой иллюзий скрывает моё смущение.
– Что это ты так раскашлялся, Радх? – спросила я, стараясь, чтобы голос мой звучал непринуждённо. – Не простудился часом?
– Нет, – хрипло ответил Радх, глядя куда-то мимо меня.
– Что-то случилось, Радх? Зачем ты пришёл? – спросила я, поворачиваясь, чтобы понять, куда смотрит мой гость.
– Поговорить, – медленно ответил томалэ, не отрывая взгляда от зеркала. В зеркале отражался теперь Тали…
– О чём же?
– О Яшке, – сказал Радх. И я подобралась, выбросив из головы всякую ерунду о приворотах. – Ты обещал о ней позаботиться.
– Да, – кивнула я, не отказывая себе в удовольствии подразнить томалэ. – Обещал. Но вчера я решил взять своё обещание обратно.
– Почему? – спросил он, и на лице его отразилась тревога.
– Потому что, – в голосе моём прозвучало лёгкое торжество, – о ней позаботится отец. Князь Загряжский.
Не то, чтобы я хотела, чтобы кто-то кроме меня знал о том, что томалэ Яшка и княжна Загряжская – одно лицо, но почему-то мне показалось, что Радх знать должен. И я рассказала ему, всё, как есть.
Вопреки моим ожиданиям, Радх не обрадовался обещанной награде, а нахмурился.
И вдруг огорошил меня вопросом:
– Ты умеешь толковать блазны?
Теперь настала моя очередь хмуриться.
– Рассказывай, – велела я.
Томалэ помялся, не зная, с чего начать, а потом начал:
– Мне были блазны об Аэрте…
Буквально подлетев из кресла, я одним прыжком оказалась перед Радхом и остановилась, глядя ему прямо в глаза.
– Ты всё-таки оглянулся тогда? – спросила я, хотя уже знала, что могла бы не спрашивать. Охотник не упускает свою добычу. Даже ту, что видел мельком. Точнее ту, что видела его хотя бы мельком.
Радх молча кивнул.
Мне очень хотелось высказать всё, что я думаю, об Охотнике, играющем не по правилам, о любопытных глупцах, которые лезут, куда не просят, и о ситуации в целом. Но воспитанные барышни не бранятся, как базарные торговки. Они выражают своё недовольство сложившейся ситуацией с милой улыбкой, вежливо и изысканно. И пусть мне не было нужды вести себя, как положено барышне, зато была необходимость установить полог абсолютной тишины, такой, чтобы мой таинственный противник не смог подслушать ни единого слова. А короткие словечки тарского звучат ничем не хуже, чем замысловатые ругательства. И, судя по взгляду Радха, он воспринял заклинание именно так. Наложив полог, я коснулась перстня с опалом, пробуждая исказитель звука, потому что никакая перестраховка мне сейчас не казалась лишней.
И опустившись в кресло, приготовилась слушать. Томалэ окинул взглядом комнату, и, отказавшись от предложенного ему стула, устроился на полу, напротив меня.
– И приснилось мне, что был я Аэртом, сыном вождя, – начал он нараспев.
По мере того, как он рассказывал, меня всё сильнее охватывало странное ощущение. Мне казалось, что из-за плеча Радха на меня, довольно ухмыляясь, глядит тёмный Страж.
Но воображаемая ухмылка исчезла, когда томалэ добрался до повествования о женщине в маске.
Пузырь с зельем и кубок, впечатлившие Радха, – антураж для отвода глаз. Куда важнее то, что именно она говорила. Хорошо, что томалэ смог запомнить: «Ну-с, детки, кто из вас хочет быть первым? Или хотите хором? Повторяйте за мной: Ат рало…» Большего Радх не запомнил, но большего мне и не надо было, чтобы понять, что незнакомка пыталась заставить детей завещать ей Дар.
Почти как когда-то тётушка Серафина.
Когда Радх закончил, я положила руку ему на плечо.
– Эта тварь не получит детей, – сказала я. – Клянусь.
И мысленно добавила: «Даже если мне придётся покинуть Этот свет вместе с ней.»
Учитывая предсказание Фатхи, такое вполне может случиться. Особенно, если высокая, худощавая охотница за чужим Даром и впрямь Серафина… Иллюзии на неё не подействуют, как такута она куда сильнее меня.
Вот только, если я покину Этот свет, так и не сняв приворота с Радха, то он переживёт меня ненадолго, зачахнет с тоски. Возможно, это было бы справедливым, учитывая шлейф разбитых женских сердец, которые томалэ оставлял за собой. И всё же согласиться на такую справедливость я никак не могла. Тем более, если от спасения его отделяет всего один поцелуй.
А потому я выскользнула из кресла, одним движением сбросив с себя обе иллюзии, и, опустившись на пол перед томалэ, попросила:
– Поцелуй меня.
Повторять просьбу мне не пришлось.
Поцелуй был нежным и осторожным – так измученный жаждой путник ловит губами последнюю каплю воды, оставшуюся на дне фляги. Радх на мгновение отпустил мои губы, но не успела я произнести и слова, как он снова завладел ими. Теперь путник уверился, что фляга полна, и пил, утоляя свою жажду и пробуждая мою.
И я пила наслаждение с его губ, едва замечая, как соскользнул на пол мой халат, как на мгновение оторвался от меня Радх, сдирая с себя рубаху, как с тихим стуком упал на ковёр его широкий кожаный пояс, усеянный металлическими бляхами… И последняя мысль, скользнувшая у меня, прежде, чем я полностью отдалась чувствам была: «Если это последняя ночь моей жизни, то лучше провести её, греша, чем каясь в грехах и сожалея о несбывшемся».
А потом были жадными губы и руки, в упоенье безумства сплетались тела, и звучало в ночи, словно музыки звуки: «Моя радость, Тали! Ра ата ашала…»[“Ты моё счастье” Перевод с тарского] … Мысли возвращались ко мне медленно и неохотно. И первой была «Сожалеть о сбывшемся мне точно не придётся». Вторым пришло смутное подозрение: «А откуда томалэ знает тарский?». Третьим явилось раскаянье: «Кто-то собирался снимать приворот!»
Последняя мысль заставила меня собраться с силами и приподнять голову. Я посмотрела на Радха, тяжело вздохнула, легко коснулась губами его губ, скороговоркой произнесла: «Лети приворот на чужой огород» и зажмурилась. Потом осторожно открыла глаза, и, собравшись духом, встретилась глазами с томалэ. Во взгляде его не было ни ненависти, ни отвращения, обещанного Фатхой. Только нежность и что-то, чему я не умела подобрать названия.
– И не надейся так легко от меня избавиться, – сказал он с лёгкой усмешкой, обнимая и притягивая к себе.
Сердцевина 16
Стоило мне, уютно устроившись на плече Радха, закрыть глаза, и открыла я их уже во сне. Я нисколько не удивилась, обнаружив себя лежащей рядом с Аэртом на огромной пушистой шкуре. Голова моя покоилась на его могучем плече, он же одной рукой по-хозяйски обнимал меня, второй лениво играл моими волосами.
И вечность бы нежиться мне в надёжных объятиях Охотника, но какая-то беспокойная мысль не давала мне покоя. Я попыталась отмахнуться от неё, словно от надоедливой мошки, но она вилась вокруг меня, вилась, пока я не стряхнула с себя ленивую негу и не взялась за неё всерьёз. И тут же вздрогнула, вспомнив: прорыв! Рассказ капитана Менцева о смерти Алексея!
