– Забудем, Дамасо. Я справилась.
Дамасо чуть было не сказал, что она вовсе не должна была одна справляться, но вовремя прикусил язык.
– Прости, что я на тебя сорвалась прилюдно. – Дыхание Марисы согревало его грудь. – Это только подогреет интерес публики.
Она что, тоже извиняется? Похоже, у них и впрямь может что-то получиться. Дамасо провел рукой вдоль ее позвоночника, его возбуждающих изгибов, и почувствовал, как она слабо выгибается в ответ.
– Не извиняйся. Самому надо было думать.
– Не смеши меня. Учитывая, что я соблазняю всех вокруг и постоянно пью? Об этом ведь пишут в журналах. Все ведь именно этого и ждут. – В голосе Марисы даже теперь была горечь, которую она и не пыталась скрыть.
Теперь она была напряженной, от расслабленности не осталось и следа. Дамасо пожалел, что вообще поднял эту тему. Но он чувствовал себя в долгу перед Марисой.
– Журналы все врут.
– Ты не можешь этого знать. – Она перевернулась, и он увидел ее бледное лицо. – Не надо притворяться.
Ее голос был хриплым и каким-то неестественно громким, и от этого внутренности Дамасо болезненно сжались.
– Только ты знаешь все подробности, но я понимаю: ты вовсе не такая, какой тебя изображают в прессе. – Он сделал паузу, задумавшись, как много стоит ей говорить. Затем он почувствовал, как вздрагивает ее спина, и продолжил: – Сначала я и правда верил слухам, но чем больше я общаюсь с тобой, тем лучше понимаю, что ты совсем другая. – Дамасо погладил ее по плечу. – Я хотел бы узнать тебя лучше.
Это была правда. Мариса интересовала его. Он осознал, что она ему нравится, несмотря на всю колкость и отказ подчиняться его желаниям.
– Расскажи мне об этом, – промурлыкал Дамасо.
– С чего бы? – настороженно отозвалась Мариса.
– Потому что тебе плохо, а если ты расскажешь, станет легче.
Дамасо сам удивился тому, что сказал. Он не солгал – наоборот, был поражен тому, насколько искренне этого хотел. С каких это пор он стал предлагать кому-то свою помощь? Он одиночка. У него никогда не было длительных отношений. Дамасо не любил говорить о чувствах. Однако теперь он предлагал поговорить, словно обладал большим опытом в этом.
Надо быть осторожным, иначе эта женщина заставит его изменить свою жизнь. Уже сейчас он переосмыслил многое из того, что раньше принимал как должное.
– Неужели ты так хорошо умеешь слушать? – Мариса попыталась сказать это легким тоном, но ей не до конца удалось скрыть свою боль.
Ее пальцы беспокойно бродили по его груди, пока он не накрыл ее ладонь своими пальцами. Он положил ее руки на свою грудь – ему нравилось ощущать контакт.
– Я не знаю. – Дамасо решил не уточнять, что раньше никогда не вел разговоров по душам. – Попробуй, вдруг сработает.
Он принялся нежно поглаживать ее волосы и порядком удивился, когда она и в самом деле заговорила:
– Это произошло, когда мне было пятнадцать. – Ее голос звучал твердо, однако немного приглушенно, словно ей не удавалось достаточно глубоко вздохнуть. – Конечно, раньше пресса тоже обращала на нас внимание. Это было неизбежно, особенно учитывая, что мы осиротели в десять лет. Как только мы появлялись на публике, начиналось безумие: о, посмотрите, бедные королевские сиротки! При этом никто особенно не интересовался, как на самом деле нам живется.
Дамасо слушал молча. Мариса медленно вздохнула:
– Мы со Стефаном с годами к этому привыкли. Однако в пятнадцать я участвовала в отборе в национальную гимнастическую сборную и снова оказалась в центре внимания – в первую очередь из-за того, что соревновалась с обычными девочками. А потом… кто-то подсунул им историю о том, что я каждую ночь развлекаюсь с новым кавалером, а при свете дня разыгрываю непорочную примадонну и задираю нос перед остальными.
– Кто это сделал?
– В смысле?
– Кто запустил эту утку?
Мариса подняла голову, и даже в темноте он увидел, как она пытливо всматривается в его лицо:
– Хочешь сказать, ты мне веришь?
– Конечно. – Ему как-то в голову не приходило, что она может солгать. Он слышал в ее голосе подавленные эмоции, все ее тело было напряжено. – Думаю, во время соревнований у тебя не было бы сил на ночные подвиги. А кроме того, ты совсем не высокомерна и ничуть не похожа на примадонну.
Конечно, Мариса могла вести себя как рафинированная аристократка, когда того требовали обстоятельства, но, например, на маршруте в джунглях она была открытой и дружелюбной абсолютно со всеми. А в резиденции на острове всегда тепло и сердечно общалась с прислугой.
Мариса подперла подбородок кулаком и посмотрела на него:
– Кроме Стефана и моего тренера, никто мне не верил. – Ее голос был спокойным, но теперь Дамасо знал, как много эмоций под этим кроется.
Он задумался, каково это – быть публично оклеветанной в столь раннем возрасте. Но, по крайней мере, ее поддерживал брат.
– А PR-служба твоего дяди? Они могли с этим что-то сделать?
– Удивительно, но у них ничего не получилось. Впрочем, мой дядюшка никогда не одобрял моей любви к гимнастике. Он считал, что это неподобающее занятие для особы королевских кровей. Ему не нравилось, что я предстаю перед публикой в трико, потная и растрепанная. И что соревнуюсь с обычными людьми.
– И он приказал своим людям не помогать тебе? – Дамасо нахмурился. Он знал, как тяжело приходится спортсменам – один из его немногих старых знакомых, который тоже выбился в люди, играл в бразильской сборной по футболу.
Мариса пожала плечами:
– Мне так и не удалось этого узнать. Но в конце концов комитет решил, что для всех будет лучше, если меня не будет в команде. Внимание прессы всех нервировало. Так что через неделю после того, как мне исполнилось шестнадцать, меня исключили.
Дамасо еле подавил желание обнять ее еще крепче. То, как безэмоционально она говорила, выдавало, что на самом деле она сильно переживает. У Дамасо защемило в груди.
– Довольно удачно для твоего дяди.
– Стефан тоже так говорил. Но мы так ничего и не смогли доказать.
Дамасо глядел в темноту, размышляя. Он вспомнил, как она ненавидит короля Бенгарского, как простые телефонные разговоры с ним отнимают у нее всю силу. Вспомнил, с какой горечью она сказала, что никто на самом деле не интересовался их жизнью. Могло ли быть, что ее дядя чужими руками запустил эти слухи?
– Ну, теперь все равно уже поздно об этом думать, – сказала Мариса с деланым равнодушием. – Иногда уже не важно, заслуженна репутация или нет. Она начинает жить собственной жизнью. – Мариса слегка поерзала, устраиваясь удобнее. – Ты бы удивился, если бы узнал, какой новый смысл может придать провокационный заголовок совершенно невинной фотографии.
