Мальчишка метнулся домой.
– Ишь, надумал, стервец, кота за хвост дергать.
Колбин усмехнулся:
– И чего такого? Себя вспомни? Помнишь, как мы мальцами помещичьему коту усы срезали?
– Помню. Но никогда не забуду и то, как нас потом розгами управляющий угостил. Бил, скотина, сильно, не щадя. Сволочной мужичок был. Мелкий, прыщавый и злой, как собака.
– Все же, Никола, согласись, что при помещике жить легче было. Да, работать приходилось на него много, на свои дела времени почти не оставалось. Но мы знали, если неурожай, пожар или другая какая напасть приключится, то он с голоду помереть не даст. И хлеба отпустит, и избу поможет поднять, а то и деньжат ссудит.
– А по мне сейчас лучше.
– Это кому как. Ладно, пойдем по домам.
– Пойдем. Темнеет уже.
– А над лесом тучи как будто.
Колбин глянул в ту сторону.
– Да, похоже. Значит, дождь прольет. Это сейчас на пользу.
– Если стороной не обойдет!
– Не обойдет. С леса наш дождь. Когда от реки натягивает, то точно уйдет на Сарду или еще дальше, а лесной нам достанется.
– Поглядим. Бывай, Илья!
– Бывай, Никола. Завтра в поле встретимся.
– Нет, я лошадь к кузнецу поведу.
– Чего это?
– Подкова одна лопнула, как бы копыто не повредила. Сменить надо.
– Ну и ладно.
Мужики разошлись.
А в доме Рыбановых Ольга Грудова осмотрела деда Ефрема, кое-как спустившегося с печи.
– Ну что?.. – спросила у нее бабка Анна, жена Ефрема.
– Не пойму я ничего. – Ольга пожала плечами. – Впервые со мной такое. Хвори не вижу, сглазу тоже. Надо бы доктора позвать.
– Не надо, – проговорил Ефрем. – Видать, время мое пришло, помирать пора. А коли Господь призывает, то никто супротив Его воли ничего сделать не в силах.
– Да что ты, Ефрем?.. – Бабка Анна пустила слезу.
– С детьми и внуками останешься. На Лешку надежды никакой, а вот Глебушка позаботится о тебе. А сейчас пошлите кого-нибудь за священником.
– Господи, может, еще обойдется? – Бабка Анна погладила седую голову мужа.
– Ты, голубушка, сделай что надо. А там поглядим, пришло мое время или нет.
Старший сын, Глеб Рыбанов, стоявший у лавки, сказал:
– Я за священником съезжу.
Бабка Анна кивнула:
– Давай, сынок. Доктора тоже привези. Да и сестру Зою с мужем.
– Хорошо, матушка. Я скоро.
Глеб запряг лошадь, сел в телегу и поехал в село Сарда.
В избе остались бабка Анна, старшая сноха – рукодельница Мария, знахарка Ольга да Алексей, младший сын Рыбановых. Он выглядел испуганным, растерянным, то и дело неуклюже поправлял пояс на домотканой рубахе с косым воротом да подтягивал порты.
Ефрем велел всем кроме жены выйти, потом подозвал ее к себе и сказал:
– Не плачь, Аннушка. Всему свое время. Кто-то уходит, кто-то приходит. Так было, есть и будет. Жизнь мы с тобой прожили долгую, непростую. Бывало, и обижал я тебя, за то прости.
– Да полно тебе, Ефремушка, прощаться-то, – сквозь слезы проговорила Анна. – Скоро доктор приедет. Он, конечно, пьет много, но человек ученый, болезни знает, умеет лечить. Хворь пройдет, Ефремушка, погоди помирать. У нас только внучок младшенький народился, Лешке помощь родительская нужна. Он не Глеб, слабый, мягкий. Господи, до сих пор жалею, что дали мы ему свое родительское благословение жениться на Катерине. Она и в девках смурная была, сверстниц сторонилась, все дома сидела с бабкой своей. Да и сейчас такая же. Молчит целыми днями, слова не вытянешь, худо Лешке с ней!
– Ну, Аннушка, и Ольге с муженьком таким тоже жизнь не мед. Да и какая бы еще девка пошла за него? Два сына у нас и такие разные. Глеб – опора, Лешка не пойми что. Но все мы рабы Божьи. Видно, так Господу угодно. Пущай живут, детей рожают. Избу им поставили, землю выделили, теперь сами по себе. А я, Аннушка, Федора, внучонка-то нашего, так и не видал.
– Увидишь. Ты только, Ефремушка, о смерти не думай.
Дед вздохнул и заявил:
– Тут, Аннушка, думай или нет, а коль срок пришел, то ничего не сделаешь. Такова воля Божья. Помру, похоронишь меня рядом с отцом и матушкой. Придет время, пусть и тебя Глеб рядом положит. Чтобы и на том свете мы с тобой вместе были. Глеб должен Лешке помогать, брат все же, не чужак. Зойка за кузнецом Михаилом крепко живет, вот и хорошо. Сама же не горюй. Тебе и детям нашим жить надобно.
– Ох, Ефрем, и что ж ты мне душу рвешь?
– Прости. Я бы…
Ефрем не договорил. В избу вошел доктор Пал Палыч, хорошо известный и в Сарде, и в Ютеше. От него ощутимо несло перегаром, но глаза чистые, сосредоточенные.
– Мир вашему дому, – сказал он, перекрестился на образа и спросил: – Так кто тут у нас помирать собрался? Дед Ефрем? Не рановато ли? А ну-ка помогите ему сесть да рубаху приподнимите.
Глеб и мать приподняли ослабевшего Ефрема, закатали рубаху.
Доктор выложил на стол инструменты, послушал старику грудь, спину, кивнул и поинтересовался:
– Давно, дед Ефрем, хвораешь?
– Так третий день, доктор, – ответила Анна за мужа.
– А когда только занемог, почему за мной не послали?
– Думали, отлежится на печи Ефрем, настоя из трав попьет и поднимется, как бывало не раз.
– Они думали!..
– Так что скажешь, Пал Палыч?
– Что сказать, Анна? Ефрему не доктора и знахари нужны, а священник.
– Ой! – вскрикнула Анна и приложила ко рту ладонь. – Что ж это такое? Значит…
Но доктор прервал бабку:
– Значит, что воспаление легких у мужа твоего. Болезнь запущена настолько, что не только я, но и врачи в уездной больнице не помогут. Давно дед кашлять начал?
– Да он особо и не страдал этим. Так, покашливал чуток где-то с Пасхи.
– Вот тогда звать докторов надо было. А сейчас, вы уж простите, ничем помочь не могу.
– Может, лекарства какого?..
– Зовите священника, – заявил доктор, собрал нехитрый инструмент, вновь перекрестился и вышел из избы.
Вскоре Глеб привел из Сард отца Димитрия, настоятеля тамошнего храма, увлек мать в сени. Там плакала Зоя, рядом стоял ее муж, богатырь кузнец Михаил.
Зоя бросилась к матери:
– Что ж такое творится-то? Помирает тятя?
– Да, дочка, видать, пришла смертушка за нашим отцом.
Кузнец приобнял жену, отвел от Анны.
