– У нас же есть работник.
– Есть! Ванька Куреев. Тому только доверься, вмиг обворует. Знаем мы эту поганую породу.
– Но до сих пор не воровал же.
– Лиха беда начало.
Адина закашлялась, прикрыв ладошкой рот.
– Что с тобой? – спросил Волков. – Захворала, что ли?
– Кашель только пробивает, а так жара нет, слабость небольшая, но это от усталости.
– Помню, не приучена ты к работе. Ничего, привыкнешь, а болезнь пройдет.
– Мне бы отдохнуть пару дней, Федя, отлежаться.
– А в лавку я работника Ваньку Куреева посажу?
– Мог бы и сам поторговать. Народу заходит не так много.
– Не мое это дело.
Волков прошел в столовую, достал из шкафа начатую бутылку белоголовки, выпил стакан, закусил жареной рыбой, обмылся.
Потом он двинулся в спальню, сбросил халат, взглянул на жену, лежавшую под одеялом, усмехнулся и спросил:
– Готова ублажать мужа?
– Поздно уже, Федя, да и нехорошо мне.
– Ничего, похорошеет. – Федор навалился на хрупкое тело жены.
– Не надо, прошу!
– Надо!
Он быстро сделал свое дело, сполз с жены и недовольно проговорил:
– Как с бревном. Что же в тебе тепла и желания нету?
– Говорила же, нехорошо мне, не до этого.
– Сейчас не до этого, вчера, позавчера. Да тут хочешь или нет, а к девкам пойдешь.
– Ты сильно изменился, Федор.
– Ошибаешься, дорогая. Каким я был, такой и есть. На себя посмотри.
– Зачем же женился?
– Кто же знал, что ты как змея холодная? Ладно, хватит болтать, спим. – Он задул свечи, отвернулся от жены и тут же захрапел.
Адина же заплакала. Как ни странно, при всем отвратительном отношении к ней Федора, его почти открытых изменах с кабацкими девками, эгоизме, бедная молодая женщина все еще любила Волкова. Ей ничто не мешало бросить все и уехать в Санкт-Петербург к отцу. Тот принял бы, пожалел, но она не могла покинуть своего Федора. Ей казалось, что без него кончится ее жизнь.
Поэтому она и проплакала до утра в бессилии что-либо сделать. Надежды, что Федор изменится, уже не оставалось, но он все равно был дорог ей. Вот такая она, любовь. Сложное чувство, пересиливающее разум, поднимающее до небес и бросающее на землю.
Утром Адине лучше не стало. Кашель мучил ее еще сильнее. Федор выдал работнику деньги, которые целиком держал при себе, и отправил его за лекарствами. Как тот вернулся, Адина выпила порошка, и Федор приказал ей и работнику открыть лавку. Народу в Москву прибыло много, покупатели стали заходить чаще.
Сам же он по обыкновению отправился в город, у трактира встретил знакомую девицу, с которой частенько баловался, и спросил:
– Райка, ты на промысле или как?
Та повела подкрашенными глазами.
– Для тебя, Феденька, я всегда свободная.
Волков довольно усмехнулся:
– Это хорошо. Тогда возьмем водки и в номера?
– Зачем в номера? Я тут недалеко квартиру сняла.
– Значит, переехала с окраины?
– Оттуда далеко и дорого сюда добираться. А тут жилье дешевое подвернулось. Хозяева запросили всего пять рублей в месяц.
– Представляю, что за хата, коли пять рублей стоит.
– Очень даже ничего квартира. Уютная. Можешь проверить. И водочка у меня дома есть, и наливочка.
Федор, не удовлетворенный женой, почувствовал желание.
– Ну что ж, пойдем, поглядим твое уютное гнездышко.
– Только я, Феденька, голодная, учти, до вечера не выпущу.
– А я и не тороплюсь никуда.
– Как же жена?
Волков притянул к себе девицу.
– Об этом больше никогда не спрашивай, поняла?
– Конечно, Феденька, как не понять!
– Вот и славно. Веди в свои хоромы.
Федор ушел к блудливой девице, совершенно не думая о жене, расположения которой когда-то добивался с таким трудом и страстью.
Празднества в Кремле не заканчивались. Приемы, обеды, торжества продолжались без перерывов.
17 мая их величеств поздравляли дамы высшего света. Вечером в Большом театре прошел роскошный спектакль. Он окончился поздно, что не помешало императору и его дяде уединиться во дворце.
Зайдя в кабинет, Николай присел в кресло и заявил:
– Все хорошо, но устал. Каждый день с утра до вечера на ногах. А до двадцать шестого мая еще далеко.
Сергей Александрович улыбнулся:
– Тяжела корона, ваше величество?
– Быстрее бы кончились праздники. За дела приниматься надо, их скопилось немало. Необходимо быть в Нижнем, на ярмарке.
– А еще поездка за границу.
– Ох, и не напоминайте. Что у нас по завтрашнему дню?
– Для гуляний на Ходынке очищена площадь примерно в квадратную версту. Напротив Петровского дворца устроен императорский павильон в древнерусском стиле, рядом разбит садик, выстроены трибуны для чинов высшей администрации, каждая на четыреста персон. Вдоль Петровского шоссе устроены места для публики попроще. По всему полю раскинуты всевозможные театры, открытые сцены, цирки, качели, но главное – ряды палаток. Их несколько сотен, все предназначены для раздачи царских подарков.
Император кивнул:
– Значит, все готово. Что по охране?
– Обер-полицмейстер Власовский, на которого возложены обязанности по поддержанию порядка во время гуляний, доложил, что полиция обеспечит его. В принципе, она и сейчас уже занята этим, так как на поле часов в семь собралась достаточно большая толпа. Власовский оценивает ее в несколько десятков тысяч, и народ все подходит. Да это и понятно. Так было и при празднествах восемьдесят третьего года. Каждый хочет быть поближе к палаткам. К тому же по городу кто-то пустил слухи, что подарочные кружки будут заполнены серебром, а иные и золотом.
Николай внимательно посмотрел на великого князя.
– Это похоже на провокацию, Сергей Александрович.
– Не думаю, что слухи распространяются намеренно. Скорее всего, кто-то сболтнул лишнего, не подумав, и понеслось. А народ наш доверчив.
– Необходимо разъяснение полиции на Ходынке о глупости подобных слухов.
– Этим уже занимаются. Обер-полицмейстера Власовского называют хамом, держимордой, а то и тупицей, но Александр Александрович работу свою знает. Как только возглавил полицию, сразу и город, и свое ведомство основательно почистил. Многих уволил, вместо них набрал новых людей, большей частью из солдат. Он знает, как поддерживать порядок.
