Однако беда-то в том как раз, что не был Мустафа ни счастливейшим, ни счастливым, ни просто даже удовлетворенным жизнью. Был он просто равнодушным ко всему абсолютно; настоящее Мустафу не интересовало, так же, как и прошлое, и о будущем он никогда не задумывался. Просто влачил, что называется, жалкое существование на самаркандском рынке, ровным счетом ничем не интересуясь и практически ничего не делая ради улучшения своей бедняцкой жизни.
Наверное, так и прожил бы Мустафа до самой смерти в глубокой нищете на рынке Самарканда, если бы однажды не случилось с ним самого настоящего чуда. Как-то вечером по обыкновению своему сидел Мустафа у входа на опустевший самаркандский рынок и смотрел на заходящее солнце. Вы думаете, Мустафа наслаждался красотой покидающего небосклон светила? Ничуть не бывало! Как и всегда, Мустафа был равнодушен – не волновали его ни закат, ни рассвет, ни звездное небо, ни теплый дождь, какие бывают в Самарканде осенью, не радовали и не раздражали Мустафу птицы и звери, рыбы и насекомые, равно как оставляли равнодушными все люди, с которыми приходилось Мустафе общаться. Впрочем, и окружающие люди тоже не очень радовались общению с Мустафой и, признаться, когда была нужда просить Мустафу о чем-то, то делали это с такой явной неохотой, что другой бы кто на месте Мустафы ни за какую плату не стал бы выполнять просьбу. Но равнодушие Мустафы было столь безграничным, что бедняку этому было абсолютно все равно, как люди вокруг к нему относятся. Что уж тут говорить, – сам Мустафа был равнодушен к себе самому настолько, что никогда даже не делал никаких попыток выбраться из той ужасной бедности, в какой он находился. И вот этот самый Мустафа в тот вечер, о котором я рассказываю, сидел на входе в опустевший и отшумевший самаркандский рынок и тупо смотрел на закат.
Так бы Мустафа и досидел до самого того момента, когда солнце полностью ушло бы за горизонт, однако неожиданно случилось происшествие, изменившее в итоге всю жизнь Мустафы; да что там жизнь – изменившее в корне характер этого равнодушного ко всему самаркандского бедняка. Но не буду забегать вперед.
Итак, Мустафа равнодушно пялился на заходящее солнце, как вдруг прямо под ноги Мустафе откуда-то с небес – больше, пожалуй, было неоткуда – низринулся красавец аист. Черно-белое оперение этой птицы и гордый ее полет над крышами домов радуют в наших краях всякого, а особенно радуют тех, на чьих дворах аисты вьют гнезда. Да, такое, к радости самаркандцев, у нас тоже случается. Не радуется только Мустафа. Да и было бы удивительно, если бы равнодушный ко всему Мустафа был рад видеть у своих ног слетевшего с неба красавца аиста. Аист тем временем встал перед Мустафой в полный рост, а Мустафа даже не взглянул на черно-белую птицу – настолько равнодушным он был человеком, этот Мустафа, равнодушным ко всему. Аист же не только не был шокирован таким равнодушным приемом, но и, более того, явно не собирался улетать или хотя бы отходить в сторону от Мустафы – аист начал неспешный, странный, но знакомый многим в наших краях аистиный танец. Всякий, кому этот танец доводилось видеть, скажет вам, сколь прекрасен аист, когда танцует. Поистине, танец черно-белого аиста никого не оставит равнодушным. Вы уже поняли, что никого, кроме Мустафы. Наш герой как сидел спокойно, так и остался сидеть в той же позе. Даже не взглянул на аиста, а аист-то как старался: и ножку изящно согнет, и крылышком поведет, и клювом ровный круг очертит. Но ничто не трогает равнодушного Мустафу, не привлекает его танец аиста. Устала добрая птица, сложила крылья, наклонила клюв, бросила взгляд на бедняка – может, хоть сейчас обратит он внимание на аиста? Ничего подобного. И только тогда решился аист на, как говорится, крайние меры – заговорил аист:
– Эх, Мустафа, Мустафа, какой же ты человек-то? Ничего тебя не удивляет в этом мире, ничего!
Тут в пору всякому удивиться – птица же молвит голосом человечьим! Всякому, но не Мустафе. Чуть не рассердился аист, крыльями даже хлопнул, но, будучи птицей спокойной, сдержался и человечьим же голосом, как и прежде, сказал:
– Бедный Мустафа! Была бы воля моя, ни за что бы не получил ты то, что велено было мне передать для тебя от самого халифа аиста!
С этими словами аист, явно уже отчаявшийся привлечь внимание равнодушного Мустафы к своей персоне как таковой, откуда-то из черно-белого хвоста своего клювом длинным достал что-то зеленое. Отуманенный взор свой Мустафа направил на это нечто, но по-прежнему оставался он равнодушным. Потом почти сразу Мустафа отвернулся. А если бы не отвернулся, то увидел бы верно, что была это зеленая теплая шапка. Такие шапки носят у нас погонщики верблюдов, когда по зиме караван надо вести через пустыню.
– Какой же ты глупый, Мустафа, – сердился аист. – Наш халиф велел сказать тебе, чтобы ты, бедняк Мустафа, сидящий у входа на самаркандский рынок, надел на себя эту зеленую шапку и отправился в ней прочь из города; отправился туда, где нет ничего, кроме сухого песка. Нынче же отправился! И надо там будет тебе провести три ночи. Только к вечеру третьего дня сможешь ты вернуться в Самарканд, бедняк Мустафа.
Так сказал аист. Но не тронули слова красивой птицы равнодушного Мустафу, продолжал бедняк сидеть как ни в чем не бывало. Аист же, по всей вероятности, был готов к такому развитию события – кто-то, знать, предупредил его, что Мустафа этот обладает таким вот характером, способным рассердить даже равнодушного. Увидев, что и сейчас бедняк Мустафа никак не реагирует, аист издал крик – звонкий, пронзительный, резкий. И тотчас же откуда-то на небо над рынком набежали тучи – низкие, черные. И среди этих туч появился огромный аист, голова которого была украшена золотой короной, блестевшей даже несмотря на почерневшее вмиг небо. Громоподобным голосом гигантский аист обратился к Мустафе:
– Я аист халиф, правитель всех птиц мира, обращаюсь к тебе, бедняк Мустафа. На собрании птиц, зверей, насекомых и рыб решили мы все помочь самому бедному из всех людей. Долго искали мы по всему миру самого бедного. И им оказался ты, Мустафа! Возрадуйся, глупец! Ждет тебя, бедняк Мустафа, награда великая – станешь ты богат. Однако обретешь ты богатство, только если преодолеешь собственное равнодушье. Потому бери зеленую шапку и ступай туда, где нет ничего, кроме сухого песка. Там будешь ты три ночи и там обретешь себя. А коли не захочешь идти сам, то окажешься там по нашей воле!
Выкрикнул это аист халиф, посмотрел на все так же равнодушно сидящего Мустафу, крыльями хлопнул и сильным клювом своим взял да и прихватил бедняка за воротник его рваного и грязного халата. Подхватил и взмыл со своей добычей ввысь. Приблизились внезапно черные тучи, повисшие над рынком, пролетел сквозь них стремительно аист халиф со своей странной ношей… Явилось вскоре аисту и Мустафе, глупо висящему в клюве аиста, звездное небо, вслед за тем и полная луна показала свой бледный лик. Но даже в таком вот положении Мустафу ничего не трогало – равнодушно болтался он над тучами. Долго ли коротко ли длился полет, а только настал миг, когда аист халиф спустился с небес вниз. Теперь уже бескрайние песчаные просторы открылись Мустафе в свете усталой луны. Отпустил аист халиф свою нелепую ношу да и взмыл вверх, ничего не сказав равнодушному бедняку напоследок – дескать, пусть сам как хочет себя ведет. Однако осталась при Мустафе та самая зеленая шапка, которую передал первый аист. Повертел Мустафа шапку в руках и засунул за пояс.
